Воронцов

«Для отвращения сего, — продолжает Вигель, — добрейший Казначеев медлил исполнением, а между тем тщетно ходатайствовал об отмене приговора»6.

Когда это мог Казначеев медлить с исполнением приказа М. С. Воронцова, если приказ был подписан 22 мая, а 23 Пушкин уже уехал из Одессы?

«Я тоже заикнулся было на этот счет; куда тебе! — пишет Вигель далее. — Он побледнел, губы его задрожали, и он сказал мне: „Любезный Ф. Ф., если вы хотите, чтобы мы остались в прежних приязненных отношениях, не упоминайте мне никогда об этом мерзавце“»7.

Из черновика письма Пушкина к А. И. Казначееву следует, что между ним и М. С. Воронцовым оставались дружеские отношения. Следовательно, Михаил Семенович никак не мог назвать Пушкина мерзавцем. Поэт ничем не заслужил такого отзыва о себе.

Ф. Ф. Вигелю очень хотелось представить себя близким другом и защитником Пушкина и заодно принизить Воронцова. Этой цели и служил придуманный им рассказ о разговоре с М. С. Воронцовым.

Многие исследователи называют командировку Пушкина на борьбу с саранчой циничной, унизительной, оскорбительной. Трудно понять, что видят они унизительного и оскорбительного в том, что Воронцов предложил поэту принять участие в предотвращении надвигавшегося на поля Новороссии бедствия. А по мнению Г. П. Макогоненко, «мелочный и мстительный характер Воронцова проявился даже в этом выборе даты командировки Пушкина: 26 мая, день рождения поэта»8. Но, во-первых, Воронцов вряд ли знал, когда был день рождения Пушкина. А главное, в то время ведь отмечался не день рождения человека, а день святого, чьим именем он назван. И назывался этот день именинами.

И. П. Липранди считал, что генерал-губернатор включил Пушкина в число командируемых на истребление саранчи «положительно с целью, чтобы по окончании командировки иметь повод сделать о нем представление к какой-либо награде»9.

Такого же мнения был и П. В. Анненков. «Теперь уже известно, что последний (М. С. Воронцов. — В. У.), зачисляя Пушкина в экспедицию об исследовании саранчи на местах ее появления, был движим желанием предоставить Пушкину случай отличиться по службе, и на той дороге, на которую он случайно попал, обратить внимание к себе петербургской администрации»10.

Нелишне будет отметить, что М. С. Воронцов, отправляя Пушкина в командировку, распорядился выдать ему втрое больше денег, чем требовалось. Из поездки поэт возвратился в Одессу через несколько дней, не потратив на выполнение задания ни одного часа. И несмотря на это от него не потребовали возвратить в канцелярию генерал-губернатора ни рубля из полученных четырехсот.

П. А. Вяземский не раз писал М. С. Воронцову о материальных затруднениях Пушкина. За все надо было платить. Даже поэтическое творчество не обходилось без затрат. Половина стопы бумаги стоила 12 рублей, бутылка чернил — 3 рубля, полсотни гусиных перьев— 1,5–2 рубля. Поэтому порой Пушкину приходилось писать стихи на лоскутках бумаги и пользоваться огрызками перьев.

Но что мог сделать генерал-губернатор для поэта? Ведь тот числился не в его канцелярии, а в Коллегии иностранных дел. Даже жалованье пересылалось ему из Петербурга. И лишь теперь Михаил Семенович получил возможность помочь Пушкину, не покушаясь на его гордость.

Об обстоятельствах, связанных с возвращением Пушкина из командировки, рассказывается в письме М. С. Воронцова к одному из его приятелей. «Полковник X., — пишет Михаил Семенович, — явился ко мне с докладом крайне возмущенный и показал мне рапорт Пушкина о своей командировке. Мой милый Фонтон, Вы никогда не угадаете, что там было. Стихи, рапорт в стихах! Пушкин писал:

Саранча летела, летела
И села.
Сидела, сидела — все съела
И снова улетела.

Полковник метал гром и молнию и начал говорить мне о дисциплине и попрании законов. Я знал, что он Пушкина терпеть не мог и пользовался случаем. Он совсем пересолил и начал мне указывать, что мне делать следует…

Принесите мне закон, который запрещает подавать рапорты в стихах, осадил я его. Кажется, такого нет. Князь Суворов Италийский, граф Рымникский, отправил не наместнику, а самой императрице рапорт в стихах: „Слава Богу, слава Вам, Туртукай взят, и я там“.