Ворошиловград

Возле офиса стоял знакомый джип, за рулем сидел Коля и смотрел на меня так, будто мы со вчерашнего дня не разлучались. Я помахал ему рукой и зашел в дом. Ольга сидела за столом, не снимая солнцезащитных очков в желтой оправе, на ней были рваные джинсы и майка с какими-то политическими лозунгами на польском. Из-под майки выбивался оранжевый бюстгальтер. Напротив нее расположились две рыхлые тетки, в тесных жарких платьях и с тяжелыми завивками на головах. Были они преклонного возраста, но не растеряли, так сказать, молодецкого запала и понимали, курвы, что только радость коллективного труда дарует бодрость и чувство включенности в жизненные процессы. Так что сидели теперь, тяжко дыша в знойном воздухе, словно две испанки, обмахиваясь конторскими книгами, будто веерами. Завивка на голове одной отдавала пеплом, а в ушах висели толстые бронзовые сережки, как медали на генеральских мундирах. Массивное коралловое ожерелье обвивало шею. Тело ее — рыхлое, распаренное и опавшее — втиснуто было в темных цветов допотопное платье, оно расползлось во все стороны, повторяя все выпуклости. Могучие и натруженные ноги, обутые в домашние тапки, твердо упирались в пол. В одной руке пепельноволосая держала конторскую книгу, в другой — химический карандаш, который время от времени втыкала в завивку. Подруга ее, тоже томная от жары, гордо несла тщательно выложенную копну цвета промышленной меди, что отсвечивала красным в солнечных лучах. В ее ушах мерцали большие камни изумрудного цвета, такие используют в мозаиках на автобусных остановках. Ожерелья на шее не наблюдалось, зато сама шея сложилась в несколько щедрых складок, между которыми прятался каплями янтаря горький женский пот. Пестрый сарафан советского покроя, с тропическими цветами и травами, густо разбросанными в районе печени, дополнял картину. На ногах тоже были тапки. Эта тетка казалась более живой, всё время нервно поводила крутыми плечами, от чего сарафан натягивался в одних местах и опадал в других, словно парус при переменчивом ветре. На меня обе посмотрели синхронно и неприязненно. Я поздоровался со всеми, вопросительно взглянув на Ольгу. Знакомьтесь, — сказала Ольга, — и женщины по очереди, однако неохотно, назвались. Пепельную звали Анжела Петровна, голос у нее был тяжелый и ленивый, а взгляд — отчаянный и илистый. Другая, медная, говорила нервно и неразборчиво, словно горло ее было полно речного камня, представилась буквально так — Бгалинда Бгёдоробна, означать это должно было, очевидно, Галина Федоровна или что там, но про себя я ее назвал Брунгильда Петровна, и называть ее как-то иначе мое сознание наотрез отказывалось. Почему, кстати, Петровна, а не Федоровна? Наверное, потому, что были они между собой чем-то невыразимо похожи, словно родные сестры от разных мам — обе казались женщинами с опытом, и опытом этим, похоже, ни с кем делиться не собирались.

— Вот и хорошо, — деланно обрадовалась моему появлению Ольга. — А то мы заждались.

— Я на попутках, — пояснил я присутствующим.

Тетки смотрели на меня холодно и невозмутимо.

Анжела Петровна хищно крутила в руках карандаш, Брунгильда Петровна тяжело, словно кобра, надувала складки на шее.