Ворота Расёмон

Дзюкити всегда обедал с о-Судзу и Такэо за маленьким столом. За обедом бывало оживлённо, хотя последнее время к оживлённости примешивалась натянутость. Причиной тому была сиделка Коно, поселившаяся в доме для ухода за Гэнкаку. Правда, Такэо шалил и при «Коно-сан» так же, как и без неё. Нет, при ней он шалил даже больше. О-Судзу иногда хмурила брови и сердито поглядывала на расшалившегося сына. Но Такэо с невинным видом усиленно помешивал рис в своей чашке. Дзюкити же, поскольку он был начитан в романах, видел в шалостях Такэо проявление чисто мужских наклонностей, и это ему было несколько неприятно. Но чаще всего он, только улыбнувшись, продолжал молча есть.

Такэо, которому приходилось вставать очень рано, да и Дзюкити с женой почти всегда ложились спать в десять часов. Бодрствовала одна только сиделка Коно, приступавшая к ночному дежурству ещё с девяти часов. Она сидела не смыкая глаз у ярко разгоревшегося хибати возле изголовья Гэнкаку. Гэнкаку… Гэнкаку тоже время от времени просыпался. Но обычно говорил, что остыла грелка или высох компресс, и ничего больше. Из флигеля доносилось только что-то вроде шуршания бамбука. В прохладной тишине Коно, внимательно наблюдая за Гэнкаку, думала свои думы. О настроениях обитателей этого дома, о своём будущем…

3

Как-то раз после полудня, когда перестал идти снег и небо прояснилось, в кухне дома Хорикоси, из окна которой виднелось голубое небо, появилась женщина лет двадцати четырёх — двадцати пяти, державшая за руку худенького мальчика в белом свитере. Дзюкити, конечно, дома не было. О-Судзу, которая как раз шила на машине, хотя и предвидела это, всё-таки пришла в лёгкое замешательство. Но, как бы то ни было, она поднялась со своего места у хибати и пошла навстречу гостье. Войдя в кухню, гостья переставила с места на место свою обувь и ботинки мальчика. По одному этому было заметно, что она робеет. И не без причины. Это была о-Йоси, прежняя их служанка, которая пять-шесть лет назад, переселившись в пригород Токио, открыто стала содержанкой Гэнкаку.

О-Судзу удивилась тому, как сильно о-Йоси постарела. И не только лицом. Раньше у неё были мягкие, пухлые руки, но годы иссушили их так, что сквозь кожу просвечивали вены. И её одежда… Дешёвенькое колечко на пальце свидетельствовало о стеснённых обстоятельствах.

— Вот это брат велел мне принести барину.

И о-Йоси, прежде чем войти в чайную комнату, робко положила в углу кухни газетный свёрток. Служанка о-Мацу, которая ещё раньше принялась за стирку, проворно двигая руками, то и дело искоса с неодобрением поглядывала на о-Йоси, чьи волосы на ушах были кокетливо уложены в узлы. При виде свёртка её лицо выразило ещё большее неудовольствие: от него исходил неприятный запах, так не вязавшийся с плитой новейшего образца, изящными блюдами и чашками. О-Йоси не смотрела на служанку, но, заметив, как изменилась в лице о-Судзу, объяснила:

— Там чеснок. — Затем обратилась к мальчику: — Ну, малыш, поклонись же.

Мальчик, разумеется, был Бунтаро, сын о-Йоси от Гэнкаку. О-Судзи было неприятно, что о-Йоси назвала этого мальчика «малыш». Но здравый смысл сразу подсказал ей, что с этой женщиной как-никак приходится мириться. И она как ни в чём не бывало угощала мать с сыном, сидевших в углу, чаем и оказавшимся под рукой печеньем, рассказывала о здоровье Гэнкаку, расспрашивала о Бунтаро…

Когда Гэнкаку содержал о-Йоси, он, не тяготясь пересадкой с электрички на электричку, непременно раза два в неделю ездил к ней. О-Судзу первое время питала из-за этого к отцу отвращение. «Следовало бы ему хоть немного считаться с матерью», — думала она не раз. Правда, о-Тори, видимо, со всем примирилась. Но о-Судзу поэтому-то ещё больше жалела мать, и когда отец уезжал к содержанке, беззастенчиво врала матери: «Сегодня он пошёл на встречу стихотворцев», — и тому подобное. Она и сама знала, что эта ложь бесполезна. Но иногда, видя на лице матери что-то близкое к холодной усмешке, раскаивалась в том, что соврала… и не то чтобы раскаивалась, просто она видела в парализованной матери какую-то жесткость, которая не вызывала в ней сочувствия.

Проводив отца, о-Судзу, в думах о семье, не раз останавливала швейную машину. Гэнкаку никогда не был для неё «хорошим отцом», даже до того, как завёл содержанку. Но будучи мягкой по характеру, она не роптала. Её беспокоило лишь, что отец стал уносить в дом к содержанке книги, картины и другие художественные ценности. Пока о-Йоси была служанкой, о-Судзу не считала её дурной женщиной. Она даже находила её более застенчивой, чем другие. Но она не знала, что замышляет её брат, хозяин рыбной лавки на окраине Токио. В глазах о-Судзу он был хитрым человеком. Свои тревоги о-Судзу иногда изливала Дзюкити. Но тот не обращал на её слова никакого внимания. «Не годится мне говорить с отцом», — отвечал он, и о-Судзу оставалось только промолчать.

— Вряд ли отец полагает, что о-Йоси хоть что-нибудь смыслит в картинах Ло Лян-фэна, — как будто мимоходом говорил иногда Дзюкити тёще. Но о-Тори, подняв на него глаза, с горькой улыбкой отвечала: