Ворота Расёмон

Сиделка Коно, что объяснялось её профессией, смотрела на эту тривиальную домашнюю драму равнодушно — скорей даже наслаждалась ею. Прошлое её было невесёлым. Она входила в связь то с хозяином дома, куда её нанимали сиделкой, то в больнице с врачом, и из-за этого не раз готова была отравиться. Потому-то ей стало свойственно болезненное наслаждение чужими горестями. Поселившись в доме Хорикоси, она ни разу не видела, чтобы парализованная о-Тори, сходив по нужде, мыла руки. «Вероятно, дочь в этом доме сообразительна: приносит воду так, чтоб я не заметила». Её подозрительную душу это омрачило. Но через несколько дней она поняла, что это просто недосмотр белоручки о-Судзу. Такое открытие принесло ей удовлетворение, и она стала сама носить о-Тори воду.

— Коно-сан, благодаря вам я теперь могу по-человечески вымыть руки.

О-Тори даже заплакала. Но сиделку радость о-Тори нисколько не тронула. Зато теперь ей было приятно видеть, как о-Судзу непременно один раз из трёх приносит воду сама. При таком настроении Коно ссоры детей не были ей неприятны. Гэнкаку она старалась показать, будто сочувствует о-Йоси с сыном. В то же время перед о-Тори вела себя так, словно питает к ним неприязнь. Такое поведение хоть и не скоро, но наверняка должно было принести свои плоды.

Примерно через неделю после приезда о-Йоси Такэо опять подрался с Бунтаро. Они заспорили о том, у кого толще хвост — у быка или у свиньи. Такэо затолкал Бунтаро в угол классной — маленькой комнатки рядом с бывшей комнатой Гэнкаку — и стал нещадно колотить его и пинать. Случайно проходившая мимо о-Йоси вызволила Бунтаро, который был не в силах даже заплакать, и сделала замечание Такэо:

— Нехорошо обижать слабого.

В устах застенчивой о-Йоси такие слова были неслыханной дерзостью. Такэо испугался её сердитого вида и, на этот раз заплакав, побежал в чайную комнату к матери. О-Судзу вспыхнула и, бросив шитьё, потащила Такэо в комнату, где была о-Йоси с сыном.

— Ты ведёшь себя безобразно. Проси прощения у о-Йоси, проси как следует прощения.

При таких словах о-Судзу о-Йоси ничего не оставалось, как вместе с сыном самой в слезах просить прощения. Роль примирителя сыграла сиделка Коно. Выталкивая из комнаты покрасневшую о-Судзу, она представляла себе, что испытывает ещё один человек — тихонько слушающий эту сцену Гэнкаку, и про себя холодно усмехалась. Но, разумеется, на лице чувства её никак не отражались.

Напряжённость в доме создавали не только ссоры детей. О-Йоси вдруг вызвала ревность у о-Тори, как будто уже совсем примирившейся с нею. Правда, о-Тори ни разу её не попрекнула. (Так было и несколько лет назад, когда о-Йоси ещё жила у них в доме служанкой.) Но к Дзюкити, не имевшему ко всему этому никакого отношения, о-Тори обращалась не раз. Дзюкити, конечно, отмахивался. Когда же о-Судзу, жалея мать, пыталась её оправдывать, он с горькой усмешкой говорил: «Не хватает, чтобы и ты впала в истерику», — и переводил разговор на другое.

Коно с любопытством наблюдала за тем, как ревнует о-Тори. И саму ревность о-Тори, и что именно её заставляло обращаться к Дзюкити, она прекрасно понимала. Мало того, она стала испытывать к Дзюкити и его жене что-то вроде ревности. О-Судзу в её глазах была «барышня». Дзюкити… Дзюкити, во всяком случае, настоящий мужчина. В то же время она презирала его, как самца. И такое их счастье казалось ей несправедливым. Чтобы восстановить справедливость (!), она держала себя с Дзюкити по-дружески. Возможно, Дзюкити это было безразлично. Зато это был наилучший способ раздражать о-Тори. О-Тори, которая лежала с голыми коленками, язвительно спрашивала:

— Дзюкити, может быть, тебе разонравилась моя дочь — дочь парализованной?

Однако о-Судзу нисколько не сомневалась в Дзюкити. Нет, она даже как будто жалела сиделку. У Коно же это вызывало одно лишь недовольство. Она не могла не презирать добродушную о-Судзу. Но ей было приятно, что Дзюкити стал её избегать. И, избегая её, как ни странно, выказывает к ней чисто мужское любопытство. Раньше он ничуть не стеснялся Коно, проходил голым в ванну рядом с кухней. Но последнее время в таком виде он ни разу не показывался. Несомненно, он стыдился, потому что голый был похож на ощипанного петуха. Глядя на него (кстати, лицо у него было в веснушках), Коно втайне насмешливо думала, уж не хочет ли он, чтобы в него влюбился ещё кто-нибудь, кроме о-Судзу.