Ворота судьбы

Уже и думать забыв про больное плечо, я тотчас подкрался к тыну и сквозь его решетку стал внимательно разглядывать лазоревку, ее иссиня-серую спинку, голубые крылья и хвост, лазоревую полоску от клюва к глазам и белую грудку с черной отметинкой. Завидев меня, лазоревка напряглась и замерла. Потом, как бы с вызовом, задорно извернув головку, глянула в мои глаза своими острыми бусинками, высвистнула звонко «тци-ци-ци-тррж» и, вспорхнув, полетела с перепадами, как летают трясогузки, в глубину сада.

Едва мы вышли за ворота, к ним подвернула чалая светлогривая лошадь, запряженная в сани с широкими отводами. С охапки соломы, лежавшей на них, навстречу нам поднялся старик в нагольном полушубке, с длиннющей сивой бородой.

– Здравствуйте, дядя Лазарь, – поздоровалась с ним мать.

Дед Лазарь приветливо, но молча отвесил нам поклон и унес свою белесую, раздвоенную бороду за калитку ограды. Мы пошли вдоль заснеженной улицы, весело поскрипывая валенками, и пока не свернули в проулок, я все оглядывался на удалявшийся дом с васильковыми наличниками и живо представлял себе Лазоревую Бабку, которая сидит в своей светелке за лазоревой самопрялкой с мелькающими, точно голубые лучи, спицами приводного колеса и тянет, тянет из пучка шерсти тонкими, полупрозрачными пальцами бесконечную лазоревую нить…

И поныне, стоит мне пройти по улице ярким зимним днем, среди отливающих голубизной снежных сугробов, или встретить в лесу редкую, скрытную, почти сказочную, как «синяя птица», лазоревку, я непременно вспоминаю Лазоревую Бабку из далекого детства, вспоминаю добром, и невольно с горечью думаю о том, что сегодня среди нас все меньше и меньше их, Лазоревых Бабок, всегда готовых посочувствовать нам, бескорыстно помочь в беде, выправить любой наш вывих.

Иванова мурцовка

В военные и первые послевоенные годы всю деревенскую молодежь, какая была, вплоть до шестнадцатилетних мальчишек и девчонок, зимой посылали на лесозаготовки. В тайгу. На долгие недели и даже месяцы. Лесозаготовки считались государственной повинностью и воспринимались в народе как некие неизбежные «принудки».

Это была ломовая работа, по пояс в снегу, на морозе, безо всякой техники – с пилой, топором да с лошадкой, запряженной в короткие лесовозные саночки-прицеп, которые почему-то называли «сэлэзэ». Такая работа, конечно, требовала хорошего питания. И потому как ни скудны были те трудные годы, а колхоз старался организовать какой-никакой приварок в таежных бараках, где жили невольные лесорубы, и каждая семья выделяла своему «мобилизованному» таежнику лучший кусок, водившийся в доме.

У нас под разнарядку на лесозаготовки попадала старшая сестра Марфуша, работавшая в колхозе «на разных». И каждый год, с окончанием уборочной страды и наступлением устойчивых морозов, открывавших санный путь, в нашей семье начинали собирать Марфушу в тайгу. Латали фуфайку и полушубок, подшивали валенки, вязали «собачьи» носки. Готовили впрок и еду – пекли и выносили в сени на мороз калачи, нанизывая их на сковородник, сушили сухари, морозили в чашках молочные «кружки». Ну, и, конечно, стряпали пельмени – самую удобную и сытную пищу для любого сибиряка в зимней дороге, в отъезде, даже если к мясному фаршу, по скромности съестных припасов, приходилось добавлять капусты и картошки.

На «разовые» пельмени к какому-нибудь празднику начинку обычно рубили сечкой в деревянном корытце, доводя её до каши, но когда возникала нужда заготовить пельменей побольше, в запас, такой способ приготовления фарша явно не годился, был слишком кропотливым и утомительным. Требовалась мясорубка. Однако мясорубки были тогда великой редкостью. Насколько я помню, у нас в деревне, по крайней мере, в нашем конце, называвшемся Саратовским, водилась одна-единственная мясорубка. И обладателем ее был сосед Ваня Рябухин, по прозвищу Косач. Ту мясорубку еще до войны купил его отец, колхозный счетовод. И теперь она досталась старшему сыну, если не в наследство, то в распоряжение. Видимо, как человеку, сведущему в технике и вообще понимающему толк в железе, ибо он в страдную пору работал помощником тракториста на «колеснике», а в межсезонье – молотобойцем в кузнице.