Ворота Сурожского моря

В этот раз Аззату достался богатый ясыр[16]: пятнадцать баб разного возраста, около двух десятков мальчишек и девчонок. Повезло! Из казаков, годных на продажу, удалось захватить пятерых. Двоих застали у реки на рыбалке. Близнецы. Вот же безмозглые! Сразу же понятно было – не вырваться, а бились, словно жизнь не дорога. Им бы упасть и спасения вымаливать, а эти… Пока не связали, пятерым бошки проломили. Все они – казаки и даже казачата – такие. Одно слово – бешеные! И эти, молодые совсем, еще безбородые, а туда же. «Продам за самую высокую цену, – решил хан. – Надо же вдовам моих людей какую-никакую помощь оказать».

Еще троих раненых связали на хуторе. А десятка два станичников пришлось положить – не сдавались, сыны свиноматки. Поначалу кинулись было с ними в рубку, но, потеряв в один момент восьмерных бойцов, хан скомандовал отойти. Окружив казаков на круглой площадке между домами, четырьмя залпами набили стрелами. Пришлось утыкать, как ежиков, – никто не падал даже после двух-трех попаданий. К счастью, урус-шайтанов[17]среди них не нашлось. А таких Аззат боялся, как молнию – кару богов. Самому, правда, не приходилось с казачьими демонами встречаться, но другие рассказывали. Мол, и стрела их не берет, и сабля о них ломается. Не дай Аллах!

Старух, стариков и совсем малых детей Аззат велел зарубить на месте, предварительно вырезав из распоротых животов желчь. Ногаи верили – намазав ею зубы, избавишься от всех болезней. Мог бы, конечно, и поиздеваться малость. Бойцы просили выделить им пару малолеток, потренироваться в сдирании кожи. Ее, вообще-то, можно потом и продать, тоже цену имеет. Но он не живодер. И не видит никакого удовольствия в муках беззащитных, в отличие от соседа князя Наиля. Вспомнив о князе, хан погрустнел: он должен соседу две кобылицы.

– Придется отдать часть полона в счет долга, – Аззат разговаривал сам с собой.

Легко запрыгнув на спину горячего жеребца, уселся поудобнее. Люди привычно выстраивались в походный порядок, змейка отряда терялась в глубине камышовой стены. Несколько ногаев на тростниковых плотах переплавляли последних связанных пленных.

– Штуки две мальчишек, девчонку докину, ну и девку. Казаков не дам – самому нужны. В Аздаке за них хорошо платят. Султану на галеры постоянно требуется новый товар – старые гребцы дохнут быстро.

К нему подвели Степана. Отирая ладонью обильно выступивший на лбу пот и боясь поднять глаза, он мелко трусился. Хан брезгливо поморщился: холоп так страшился смерти, что готов обделаться от страха. Но Аззат не собирался его убивать – такие предатели редкость в стане врага. Если честно, до Степана он ни разу не слышал про казаков-предателей, впрочем, этот пленный не был казаком. В том его и ценность – и не казак, а живет среди них – вечных врагов ногаев. Такого следует поберечь, авось пригодится. Хан отстегнул от пояса кошель, в котором давно приготовил для Аксюты оставшуюся часть суммы.

– Лови, урус, – кошель полетел в руки сразу взбодрившегося предателя. – Ты заслужил награду.

Тот закивал головой, спина согнулась в поклоне:

– Премного благодарен, хан.

Аззат потрепал лошадь по шее, рука дернула повод. Уже уезжая, бросил через плечо:

– Иди в Черкасск, запишись в войско, когда понадобишься, я тебя найду.

С такими деньгами Аксюта с удовольствием записался бы и в ученики водяного. Согласно наклонив голову, он развязал кошель. Опасливо косясь на потерявших к нему интерес ногаев, пересчитал монеты.

«Надо же, не обманул, – холоп качнул головой, удивляясь. – Все тридцать, как обещал».

Развязав платок с авансом, он кинул первые пятнадцать алтын в ханский кошель, и они зазвенели, смешавшись с остальными деньгами. Еще раз оглянувшись на деловито покрикивающих на ясыр ногаев и убедившись, что они уже забыли про него, Аксюта двинулся к берегу. В тайном месте, он даже хану про него на сказал, оставалась припрятанная лодка… Снова лезть в холодную воду не хотелось. «Осень, как-никак. Это дикие ногаи привычные к стуже. Вон, мокрые все, а не замечают, будто так и надо. Тут и простыть можно. А теперь, когда разбогател, это совсем ни к чему. Жизнь надо устраивать».

Мимо, в окружении ногаев, опустив головы, обреченно шагали пленники. Плечи опущены, кровавые пятна пропитывали грязные нательные рубахи. Степан презрительно плюнул под ноги своим бывшим соседям. «Грязные оборванцы, я знал, что надолго у вас не задержусь. У меня большое будущее».

Никто не смотрел на него, и предателя это вполне устраивало: еще ругаться начнут. Плевался он скорей для ногаев, чем для казаков. Тем уже доказывать нечего, а вот ханским людям еще раз показать преданность не помешает. Но и они, равнодушно покачиваясь в седлах или шагая пешими, придерживая чубуки[18], не глядели на Степана.

– А и черт с ними, – решил Аксюта. – Пора выбираться.