Воровка

Испугавшись, что меня запрут в комнате, как в первую ночь в этом особняке, я не ложусь спать, пока солнце не начинает светить в мое окно. Я сижу на своей кровати и, с тревогой глядя на дверь, напрягаю слух, чтобы не пропустить скрежет задвигаемого засова.

Так прошла и моя третья ночь здесь. Ожидая чего-то нехорошего, я просто ходила взад и вперед по комнате, пока не рассвело. День оказался не лучше. Я практически ничем не занималась, кроме учебы, и не покидала свою комнату. Вульф, который, как и я, находился дома, казалось, был вполне доволен тем, что позволял мне ничего не делать. Он сам принес мне обед, а затем и ужин, состоящие из еды, которую мы взяли с собой в коробках навынос. Оба раза, когда Вульф заходил в мою комнату, он казался мне рассеянным, но я оставила это без внимания, больше думая о том, что завтра мне следует вернуться на занятия. Я и так слишком долго это откладывала. И в конце концов, не могу же я оставаться здесь вечно?

Закончив домашнюю работу, я прислушиваюсь к тишине, царящей в доме, и, открыв свою дверь, выхожу в темный коридор. Носки на ногах приглушают шум шагов, но я все равно двигаюсь к лестнице на цыпочках. Я еще не отваживалась подниматься на третий этаж и не уверена, что хочу заниматься этим глубокой ночью, поэтому вместо этого я иду вниз. Я знаю, что в этом доме есть нечто поинтереснее, чем те комнаты, которые я видела мимоходом. Идея исследовать первый этаж кажется мне безопасной, тем более что я слышала, что где-то здесь должен быть тренажерный зал.

Я чувствую себя воровкой, крадущейся по дому и заглядывающей в комнаты, но продолжаю это делать, запоминая в уме их расположение и мысленно составляя карту. Я нахожу кабинет, двойные двери которого закрыты, а внутри пусто, если не считать стола, задвинутого в угол, и коробок на полу. Также я нахожу кинозал и игровую комнату с бильярдным столом по центру. Игровая комната расположена рядом с гаражом и, возможно, даже имеет с ним общую стену.

Дальше я иду в другом направлении – мимо кухни, двухуровневой гостиной с огромным телевизором – и дохожу до двери, за которой скрывается лестница, ведущая в подвал. Я готова поспорить, что внизу находится тренажерный зал. Я снова заглядываю в гостиную, размышляя о том, стоит ли мне подняться по винтовой лестнице и посмотреть, что за книги они хранят наверху, но в итоге я отбрасываю эту мысль и продолжаю свое исследование, пока не натыкаюсь на комнату, в углу которой стоит маленький рояль, освещенный отблеском луны.

Включив свет, я вижу, как блестит его черная отполированная поверхность. Чувствуя тесноту в груди и виновато оглядываясь по сторонам, я все-таки захожу внутрь. На стене висит несколько гитар. Некоторые из них акустические, некоторые – электро, а под ними стоят усилители с тугими мотками шнуров. Также я замечаю на стенах и потолке панели звукопоглощения.

Я уже несколько месяцев не играла на своей виолончели, хотя чуть было не взяла ее с собой в Стерлинг Фолс, но безмерно рада, что этого не сделала. Я не знаю, хватило бы у меня смелости сохранить ее, когда все остальное начало разваливаться на части. В течение нескольких лет я училась также и игре на фортепиано. Ничего впечатляющего и выдающегося, просто еще один пункт, который я добавила в свое резюме для поступления в колледж. В моей старшей школе по утрам проводили бесплатные уроки, и я изо всех сил старалась выучить основы.

Я поднимаю крышку с клавиш фортепиано и вытаскиваю скамейку, оценивая ее орнамент из слоновой кости. У старого пианино, на котором я училась играть, было несколько потрескавшихся и пожелтевших клавиш, их края стерлись бесчисленным количеством учеников, а за этим инструментом будто вообще никто не сидел. Его клавиши гладкие, они блестят даже при слабом освещении.

Указательным пальцем я нажимаю на клавишу до в среднем регистре и замираю, слушая кристально чистый звук. Закрыв глаза, я делаю глубокий вдох, а затем киваю сама себе и располагаю руки на клавишах. Я уже смутно помню те произведения, которые учила, но одно из них всплывает на поверхность памяти, и я наигрываю его. Получается близко, но недостаточно хорошо, поэтому я играю его снова. Меньше ошибок, но слишком медленно. Еще раз. Мышечная память возвращается к моим пальцам, и, не успев опомниться, я уже довольно неплохо играю эту пьесу многолетней давности. Слезы обжигают мне глаза, и я тихо плачу. Я даже не могу сказать почему. Просто в моей груди будто поселилось тяжелое горе, которое отчаянно хочет вырваться наружу. Доиграв две последние ноты, я вытираю слезы.

– Интересная интерпретация.