Воровка

После развода моя мама изъявила желание вернуться в Америку – она родилась в штате Мичиган. Ее отец, мой дедушка, познакомился с моей бабушкой в Кембридже, где учился по обмену. Поженившись, они осели в Америке, где и родилась мама. Однако бабушка тосковала по родине, и ради нее дедушка продал землю и дом, и они переехали обратно в Англию. Мои родители вращались в одних социальных кругах, и в своем роде просто случились друг с другом. Выбирая нам имена, мама жестко отклонила варианты вроде Сэмов, Альфредов и Чарльзов в пользу того, что звучало бы по-американски. Поймав отца за изменой в третий раз, она собрала вещи и улетела в Америку. На мне это отразилось куда сильнее, чем на брате. Какое-то время я винил в разрыве родителей мать – до тех пор, пока не приехал на очередную свадьбу отца. Когда я увидел, как он дает клятвы в четвертый раз, до меня дошло. Я даже толком не понял, как звали его новую жену. Элизабет? Виктория? Точно что-то с флером британской короны. Но тогда же я окончательно решил, что не принимаю развод как концепт. Нельзя приносить клятвы и нарушать их. Если бы я женился, то на всю жизнь. И никогда не относился бы к браку как к краткосрочной аренде. Никогда.

Я хотел жениться на Джессике. То есть не то чтобы я успел купить кольцо, но я представлял ее в своем мире. Она нравилась моей матери и любила меня. Все было очень просто. Но, узнав, что она сделала аборт и не сочла нужным рассказать мне о беременности, я потерял контроль. Разве мое слово не должно было что-то значить, когда речь шла о моем ребенке?

А затем Оливия вернулась. Вернулась, танцуя, будто сирена. Я точно знал, что у нее на уме, когда она явилась в мое общежитие и поманила меня пальцем с танцпола. Если бы она не вернулась ко мне, я нашел бы ее сам. Забудь все, что знаешь, сказал я себе. Ты принадлежишь только ей. Не берусь гадать, откуда я знал об этом. Возможно, наши души соприкоснулись под тем деревом. Возможно, я просто решил любить ее. А возможно, любовь вообще не могла быть чьим-то решением. Но когда я смотрел на эту девушку, то и себя видел иначе, и вовсе не в выгодном свете. Ничто не удержало бы меня от нее, а подобное толкает человека на вещи, на которые он и не предполагал, что способен. То, что я чувствовал к ней, ужасало меня. Это было пожирающей одержимостью.

По правде, тогда я коснулся лишь поверхности одержимости. Настоящая одержимость ждала впереди.

Глава 5

Настоящее

– Передай масло, пожалуйста.

Проклятье.

Прежде чем передать ей масло, я оцениваю значительность ее просьбы. Передавая женщине масло за столом, ты оказываешься в весьма серьезной ситуации. Я перехватываю ее руку, когда она тянется за ним, и целую внутреннюю сторону ее запястья. Она пахнет чистыми простынями. Она улыбается мне – она всегда улыбается. На щеках у нее ямочки; чем шире улыбка, тем очаровательнее ямочки. Мы с Джессикой не живем друг с другом официально, но по очереди проводим время в наших квартирах. По большей части – у меня, но только потому, что я люблю спать в собственной постели. Я смотрю, как она намазывает масло на свой тост, пока играет во что-то на своем айпаде. Между нами происходит что-то замечательное. Внутри меня по-прежнему выжженная пустыня, но ее присутствие делает ее более выносимой.

– Передай соль, пожалуйста. – Мне хочется кое-что проверить. Понять, что я чувствую. Она передает соль, не отрываясь от экрана, и я хмурюсь. Общеизвестно, что нельзя передавать соль, не передавая перец. Они всегда идут в паре. Если кто-то просит об одном, обязательно нужно предложить второе. Теперь придется с ней расстаться.

Шутка, просто шутка.

Мы собираемся на работу и целуемся в лифте, пока он не останавливается на первом этаже.

– Калеб, – зовет она, когда я уже готовлюсь уйти.

– Да?

– Я люблю тебя.

Ого. Ладно…

– Джесс, – говорю я, – я…

– Ты не должен отвечать, – улыбается она. – Просто хочу, чтобы ты знал.

– Хорошо, – медленно киваю я. – Тогда до вечера… да?

Она кивает.

Восемь месяцев и одна неделя – именно столько прошло с тех пор, как она впервые провела со мной ночь. Акиссежд – не то чтобы плавно скатывается с языка, как бывает с другими. Ее признание ощущается странным, хотя я не могу понять почему. Возможно, нам пора съехаться. Я сажусь в машину и на полную мощность включаю кондиционер. Ей нравится моя борода. Леа не стерпела бы, если бы я отпустил бороду. Она говорила, что мужская щетина раздражает ее кожу. Когда она использовала это слово, раздражает, мне хотелось развестись с ней. Или, возможно, мне просто всегда хотелось развестись с ней. При мысли о Леа к горлу подкатывает тошнота. Не из-за нее… у нее уже нет власти надо мной. Из-за той маленькой девочки.

Но я стараюсь не думать о ней. Когда я добираюсь до офиса, моя мать оказывается там – навещает Стива.

– Его не бывает дома в последнее время, а ты так редко приезжаешь, – говорит она, заключая меня в объятия. – Приходится мотаться сюда, чтобы повидаться с моими мальчиками.