Воровка фруктов

При этом она не имела ни малейшего представления, куда двигаться дальше, и не могла сойти с места. Она окончательно запуталась, и это подействовало на нее в данный момент благотворно. Перед глазами деревья на площади, некоторые обклеенные плакатами, в основном поблекшими, с информацией о праздниках, концертах и в первую очередь – типично для Вексена – блошиных рынках, «braderies», «vide-greniers», которые состоялись уже много месяцев и даже много лет тому назад. И только один плакат анонсировал будущий концерт Эминема, который должен был состояться летом следующего года, далеко от Шомона, по ту сторону французской границы, в Брюсселе. На одной из скамеек на площади забытый или оставленный намеренно чемодан: вот сейчас он взорвется и разлетятся во все стороны мелкие и крупные гвозди, – ее это вполне устраивало. Черные мухи мельтешили у нее перед глазами, и чем решительнее она пыталась их разогнать, тем больше их становилось. Краем глаза она увидела мотоцикл, пересекающий с грохотом площадь, тяжелый, внушительных размеров, не «Харлей Дэвидсон», конечно, но все же «Мицубиси», а на нем «Вальтер» или кто-то с его профилем, и если бы у нее было хоть немного сил, она рванула бы за ним и запрыгнула бы к нему на сиденье сзади, чтобы отправиться вместе через Балканы на Пелопоннес. Безнадежно, безнадежно, безнадежно.

На том месте, где она стояла без движения с прямой спиной, посреди площади на окраине города, в траве виднелся землистый круг, тускло-серого цвета, выцветший, как и большинство плакатов на деревьях. Здесь был расставлен когда-то, уже много лет тому назад, цирковой шатер, совсем небольшой, похоже. И вот на этом самом месте, так было задумано в истории воровки фруктов или так складывалось во сне наяву, должна была пролиться кровь. Там должна была произойти схватка, пусть не такая, когда битва идет не на жизнь, а на смерть, но почти. Так распорядилась ее история.

Какая-то женщина, приблизительно того же возраста, что и воровка фруктов, выбегает из закоулка между последними домами предместья (или прямо из дома?) и, устремившись к воровке фруктов, набрасывается на нее с кулаками. Нанося первые удары, она что-то такое говорит, но непонятно что. Это скорее какое-то бормотание, из которого, при желании, можно понять, что избиваемая увела у нее мужа или что-то в таком духе. Важную роль в этой сцене играет, как всегда, боковое зрение. Уже с первого удара жертва нападения улавливает краем глаза, что знает нападающую. Это один из ее двойников, которые видятся ей, если немного переиначить слова Анны Ахматовой, на всех углах с пятилетнего возраста «забравшимися в переулок силуэтами»[49], и это не пригрезилось воровке фруктов: это действительно так. Как ни странно, но на протяжении всей ее жизни все эти двойники, все эти девочки, девушки, а потом и женщины, после начального периода борьбы за ее внимание, почти неистовой, страстной, безоглядной, – словно им, двоим, избранным, было назначено стать подругами, самыми близкими, до скончания века, – резко переходили к неожиданно прорывавшейся ненависти, направленной на нее, воровку фруктов. И всякий раз у нее было ощущение, что она заслужила эту ненависть – не поддающуюся объяснению и никогда никем открыто не объяснявшуюся. Она испытывала смутное чувство вины. Она что-то обещала своим двойникам, но не смогла сдержать обещания. Она ввела их в заблуждение. Они разочаровались в ней окончательно и бесповоротно. В их глазах она мошенница. Обманщица, лживая насквозь, до мозга костей. Она заслуживает со стороны обманутых только ненависти.

И вот теперь, на этой обычно безлюдной площади предместья, ненависть впервые обрела зримые формы. Ненависть одного из двойников вылилась в физическое насилие. Но почему именно здесь, хотя ведь по правилам, действующим и за пределами этой истории, даже если двое уже давно разошлись и не общаются, живя в своей привычной обстановке, то, встретившись по воле случая в чужих краях, они, по крайней мере непроизвольно, здороваются друг с другом, при том что в своей обычной жизни уже сто лет не делали этого, или вовсе мирятся, причем – и это тоже входит в правила – надолго? Или, быть может, подобная ненависть двойника является такой ненавистью, которую уже ничем не смягчить и которая именно в момент неожиданного столкновения в незнакомом разошедшимся подругам месте, наоборот, как раз выплескивается наружу, сразу, с ходу, с места в карьер, выливаясь в насильственные действия без всякого предупреждения? Неужели это так? Да, так. Так было.

Впервые в жизни воровке фруктов пришлось столкнуться с прямым насилием. Бокс, бывший некоторое время в лицее весьма популярным среди девочек, не в счет: то было благое дело, укреплявшее дух и учившее быть начеку, глаза в глаза с противницей. Но тут не было никаких глаз, не было даже лица. Оно, это лицо нападавшей, буквально потерялось, утратив какое бы то ни было сходство с ней, избиваемой.