Воровка фруктов

Когда она в очередной раз взглянула на гигантские часы, остановившиеся стрелки сдвинулись с места. Хотя нет: она обманулась. Небо за ними уже стало по-ночному черным, без видимых звезд, при свете, которым заливало, прежде всего сверху, с самого верха, всю площадь Сен-Кристоф. Улица, представлявшаяся мысленно диагональю, пересекающей весь город, была заполнена людьми как никогда, при этом звуки и шумы, исходившие от этих идущих и стоящих людей, слышались по отдельности, но как-то резче и отчетливее. Отчетливее теперь воспринимались и полицейские, которые как небольшая армия с автоматами патрулировали перед вокзалом, защитники и надзиратели одновременно. Мягкий ночной ветер опустился на площадь и на террасу, словно просочился между спицами больших часов, неслышный в отличие от голосов там внизу, и все же ей казалось, что она слышит этот ветер, заглушающий голоса, настойчиво. А после этого легкого порыва, в следующий момент, в просвете между спицами гигантского часового колеса, нежданно-негаданно, за циферблатом, стремительно возникла почти полная луна, в кольце небольших освещенных ею облаков, составивших ее свиту. Значит, нынче ночью грозы не будет, хотя она о ней страстно мечтала с самого начала своего пребывания в Сержи.

С какою явственностью явилась эта луна со всеми окружающими ее облаками. С какой навязчивостью. И как отчетливо под этой луной – которая как будто стала совсем полной, когда она опять взглянула на нее – звучали все шумы на «диагонали». Особенно музыка, которая раздавалась из открытых окон машин или из машин с открытым верхом, специально двигавшихся на малой скорости, и била ей по ушам своим барабанным грохотом. Когда-то воровка фруктов была помешана на музыке, хотя и по сей день у нее случались приступы меломании. Больше всего ее цеплял рэп. Ах, Эминем, настоящее имя которого – Маршалл. Всего лишь несколько лет тому назад она, как всегда одна, побывала в одном из беднейших районов Детройта, называвшемся «8 Miles» = 8 миль от центра, где, как рассказывалось, рэпер провел свое тяжелое детство и где она надеялась увидеть хотя бы издалека, издалека даже лучше, коротко, взрослого музыканта, хоть ставшего звездой, хоть нет.

Но сегодняшняя ночь была для музыки, будь то Монтеверди, грегорианский хорал или Джонни Кэш, неподходящим временем. Сидя под луной, застрявшей в гигантском колесе остановившихся городских часов и придавившей Новый город, воровка фруктов воспринимала это громыхание, грохотание и рэп (от чего казалось, будто на тебя все дружно без остановки орут) как дополнительную нагрузку. Она ничего этого не слышала. А если бы услышала, то еще, чего доброго, пришла бы в восторг. Но сегодня ночью, хотя музыкальный грохот и преобладал надо всем, он оставался словно неслышимым.

Зато она услышала, постепенно пробивающиеся вперед, но ни в коем случае не довлеющие, совершенно другие звуки. Во-первых, это был – невозможно поверить или все же возможно, – хотя при этом совершенно непонятно, откуда он шел, то ли от приствольных кругов молодых деревьев, высаженных городом, то ли от их крон? ночной стрекот цикад – «стрекот», при всем богатстве языка, не передает должным образом то, что нужно, – а еще, где-то далеко-далеко, совиные крики, которые поначалу можно было принять за протяжное мяуканье кошки. О эти знаки потаенности посреди грохочущего буйства Нового города. Вскоре ей уже не нужно было особо к ним прислушиваться или особо вслушиваться в них. Они звучали у нее в ушах, вот их она и слышала, улавливая вместо настырно довлеющего трамтарарама то, что настойчиво пробивалось вперед. И вот теперь, незаметно-незаметно, потихоньку, это настойчивое движение сменилось настоятельной проникновенностью. Песни или призывы какой-нибудь одной летней цикады (кажется, в стародавние времена их называли «сверчками домашними») отзывались ответом, приходившим откуда-то с другой стороны, и еще откуда-то, вон оттуда, из-за городских кулис, и совиные крики получали ответ, но в ответ приходило не мяуканье, а свист, в котором одновременно звучало булькающее клокотание, как будто шедшее из-под воды или из недр кальяна. А когда воровка фруктов в очередной раз подняла голову и посмотрела на часы, у нее опять возникло недавнее обманчивое впечатление, будто стрелки часов снова заработали, причем надолго: иллюзия сохранялась и упорно маячила перед глазами. Стрелки «заработали»? Они вот-вот, прямо сейчас, заработают. Во всяком случае, они готовы были начать свою работу, часы находились в процессе завода, настраиваясь по стрекоту цикад, слившемуся в один монотонный звук, который на слух воспринимался ею как заполняющий всю ночь мощный скрежещущий треск заводимых часов.