Воровка Теней

Гвилим прибежал на рынок за пятнадцать минут, пару раз навернувшись, как и следует шалопаю вроде него, на мощеном мосту и порвав хороший пиджак в локте, и нашел свою мать на месте, за прилавком.

– Что такое? – испуганно спросила она. Ее взгляд упал на рваный локоть, и она посмотрела на сына с укором в изумрудных глазах.

– А где Яков? – спросил Гвилим.

Женщина пожала плечами.

– Может, все еще спит, а может, решил не приходить. Ты же знаешь, он часто опаздывает. Прошло еще всего полчаса.

Но у Гвилима было четкое ощущение, что сегодня – день, когда все изменилось. Что Яков не спит и не протестует, как обычно, вальяжно являясь на работу на сорок, пятьдесят минут позже, отрицая понятие временных рамок.

Яков частенько уходил из дома, когда ссорился с ними, но он всегда оказывался на мельнице, потому что просто не мог оставить ее. Мельница была его безопасным местом, его личным царством, где находилось все, что ему дорого в жизни. В этом был убежден Гвилим.

Поэтому, когда он обнаружил неподвижные лопасти и открытую дверь и абсолютную пустоту внутри, он распереживался не на шутку. Кроссовки брата оказались у подножия лестницы, ведущей на крышу, а там, на крыше, несколько узлов уже было готово к повороту конструкции. Что-то остановило его на полпути, когда Яков собирался разворачивать мельницу под сменившийся ветер, и потом он пропал.

Сейчас стоит бы заметить, что брат его, Яков, был самой злой и при этом мозговитой частью семьи. С самого детства он был наделен какой-то раздражительностью, озлобленностью на все и успокаивался, только когда ему давали заниматься своими молчаливыми делами – рисовать или решать головоломки. И, как ни трудно поверить, одним из немаловероятных вариантов была очередная его подлая шутка, и Гвилим бы даже согласился, если бы не принялся носиться как сумасшедший вокруг этой мельницы, обуреваемый паникой, что брат мог обустроить это место преступления, просто чтобы заставить семью думать, что его похитили.

Но и похитить Якова было очень сложно. Своими немощными конечностями – острыми, как мечи, коленями и локтями и твердыми, как когти, пальцами и кулаками – он отбивался от всякого человека, который просто пытался подойти к нему близко. В детстве Гвилиму быстро разонравилось ввязываться с ним в потасовки, потому что каждый конфликт Яков принимал очень серьезно, и у них начинался настоящий бой насмерть.

Словом, Гвилим оказался в тупике, и тупик этот выглядел иронично; стоял прекрасный поздний летний полдень, и птицы пели где-то высоко в небе, на хрустальной, недосягаемой высоте. Их пение разносилось по городу и летело на самые границы Копенгагена, достигая врат Кристиании. И в пении этих птиц звучала такая печаль, что она пробуждала даже камни: вот и услышал этот грустный зов Кукольник, скитающийся по земле, за границей человеческих земель. Он шел по дорогам, пересекал леса и восходил по звездной дороге прямиком в дом к своей подруге Луне, шагал вокруг серебристых озер в заколдованном лесу, исчезал в глубоких долинах, расстилающихся на многие километры, и снова появлялся в дальних краях, на рынках восточных городов, где еще разводили драконов, и в северных горах, где по снежным склонам бродили огромные мохнатые тени. Он глядел на их фигуры с печалью во льдистых голубых глазах, и его черные крылья трепетали от многих воспоминаний, которые кружились в его взбалмошной голове.

Но, услышав грустное пение птиц в Копенгагене, он отправился в путь туда, где не бывал уже очень давно; настолько давно, что его облик почти потерял обыкновенные человеческие черты, и, выйди он на дорогу в обычном мире, люди бы стали на него оборачиваться. Ведь нос его стал похож на клюв, а пронзительный взгляд сумасшедших глаз пронизывал до самых косточек; из карманов его плаща сыпались звездочки и летняя пыльца, а вороньи крылья то и дело проглядывали сквозь прорези-рукава. Ходил он смешно, подобравшись, часто убрав руки за спину; немного сгорбившись, семенил как курица. Кукольник был смешливым и добрым, но давно уже не видал людей – ни с той, ни с этой стороны.

2

Недели шли, а Якова все не было. Его искали по всему городу и за его пределами, отправляли гончих собак по следу в лес, но те быстро теряли его запах; полиция сбилась с ног, расклеивая его черно-белые фотографии на фонарные столбы, которые тут же срывал ветер. Мать Якова плакала днями и ночами, и вся ее стряпня, которую она готовила теперь для одного ребенка, была соленой. Гвилим не спал совсем от тревоги и вскоре приучил себя к бессоннице. Так он и лежал по ночам, глядя в окно, на плывущие, как рваная, смоченная в чернилах вата, тучи. А днем искал брата. И все дни стали похожи друг на друга. А там наступила зима.

* * *