Воровская правда

Хрыч сам не был сукой, он старался жить по воровским законам — не обижал слабых и наказывал виноватых, но вместе с тем он спокойно наблюдал за сучьей напастью, которая раковой опухолью расползлась по зонам. Засилье сук позволило «красным» отрядам закрепиться в Приморье. Одного этого равнодушия было достаточно, чтобы зачислить Хрыча в суки, но, кроме прочего, по пересылке прошел липкий слушок о том, что он основательно снюхался с суками, и даже отыскались свидетели того, как ссученные уламывали Хрыча ехать с ними в Сеймчан, чтобы раздавить там оборзевших воров. Это было настолько серьезным обвинением, что за него можно было не только расстаться с воровской короной, но и почувствовать на своей шее смертельное объятие удавки.

На очередном сходняке Мулла потребовал от Хрыча объяснений. Подавляющее большинство воров поддержали Заки. Хрыч держался на толковище уверенно, не пасовал перед законными и достойно отвечал на их колючие, а подчас и провокационные вопросы. Обвинения Муллы он назвал бредом, требовал привести свидетелей, но беда заключалась в том, что незадолго до толковища все свидетели полегли в потасовке с суками. С того сходняка Хрыч вышел с высоко поднятой головой, но обиду на Муллу затаил непроходящую. И вот теперь пришла пора поквитаться.

— Вот мы и встретились с тобой, Мулла! Теперь никто не сможет помешать нашей беседе. Как там у вас, татар, говорят? Две бараньи головы в одном котле не сваришь? Так вот, лишнюю голову я ухвачу за волосья и швырну далеко за угол!

Вместе с Муллой была вся его кодла, наполовину состоявшая из бывших беспризорников. Они толпились за спиной своего вожака и терпеливо ждали, что же ответит Мулла. В воровском мире не принято отвечать за других, даже если вызов брошен самому пахану. Пусть сначала ответит он сам, а другие его поддержат.

— А пупок не развяжется? — с грустью в голосе осведомился Мулла.

Через грязные окна в барак пробивался тусклый свет, но и его хватало, чтобы разглядеть худощавую фигуру Хрыча. Его лицо выглядело зловеще — трехдневная щетина черной тенью лежала на заостренных скулах. Он напоминал Мефистофеля, выбравшегося из глубоких недр преисподней для того, чтобы самолично расспросить зэков о лагерном житье-бытье.

Ответ Муллы прозвучал вызывающе. Он бросил перчатку, которую вор обязан был поднять. Лицо Хрыча злобно дернулось. Мефистофель был разгневан, а потому решил низвергнуть наглеца в геенну огненную.

— Мне жаль тебя, Мулла. В общем-то, ты был неплохой бродяга, но сейчас должен умереть. Ты помолился своему мусульманскому богу?

В руках Хрыча сверкнул нож. Заки знал, что свой авторитет Хрыч завоевал не карманными кражами, а в лагерных драках с «автоматчиками», переполнившими лагеря в конце войны. И что владел пером он так же искусно, как фехтовальщик рапирой. Но Зайдулле потребовалось лишь мгновение, чтобы извлечь из рукава острый обломок опасной бритвы и швырнуть заточенное жало точно в шею Хрычу.

— Господи… — захрипел Хрыч. На его губах запузырилась кровавая пена.

— На перо их! — крикнул Мулла.

В следующее мгновение он подскочил к Хрычу, крутанул кусок стали, словно отвертку, и, услышав, как затрещали хрящи, выдернул лезвие из шеи врага.

— Режь сук! — раздался вопль у самого уха Муллы. Это орал жиган по кличке Бидон. — Коли блядей!

Воры, словно дружинники на поле брани, сошлись грудь с грудью. Матерясь, переполненные ненавистью, они кололи друг друга заточками, нанося смертельные раны. За дружбу с Мефистофелем приходилось платить кровью, и уже через несколько минут беспощадной рукопашной схватки на полу барака валялось девять трупов с рваными ранами.

Обессиленные воры разошлись в разные стороны. Барак был поделен на две половины, где нейтральной территорией была груда обезображенных трупов.

Мулла получил глубокое ранение в левое плечо, боль давала о себе знать при каждом резком движении. Четверо из его кодлы были убиты, еще троим вспороли животы, и они, сидя у стены барака, истекали кровью.

— Охрана! — Мулла постучал здоровой рукой в дверь. — Открывай! Здесь у нас раненые!

— Не велено!

— Помрут ведь!

— Сказано тебе, не велено! Подыхайте, если жить по-человечески не можете! — безразлично басил молодой голос.

— Хоть трупы разрешите убрать!

— А нам что с ними делать? Ха-ха-ха! Это ваше дело, вам и решать, впредь умнее будете.

Мулла отошел от двери. Такие проказы были в духе Тимохи Беспалого: тот любил повеселиться. К тому же Тимоха всегда был максималистом: если унижал, так с тем расчетом, чтобы вытереть об упавшего подошвы, и если дрался, то непременно добивал упавшего противника ногами. Он вообще ничего не делал вполсилы — и ненавидел, как и любил, всей душой.

— Жрать дадите?! — выкрикнул кто-то из зэков.

— А зачем вам жрать, когда вы столько мяса для себя нарубили?

Грянул оглушительный хохот — караул веселился. Мулла готов был поклясться, что солдаты наблюдали за побоищем в щели и делали на дерущихся ставки, как это заведено на ипподроме.