Воровская правда

— Вы что в темнило играете? — подал голос сутулый сосед Луки. По его разочарованному лицу было видно, что он больше всех сожалел о пролитом напитке и если бы не традиции тюрьмы, то, позабыв про брезгливость, собрал бы чай и припрятал его до худших времен.

Старик был из самой надоедливой человеческой породы: «оставь мне»! Именно такие, как он, караулят курящего, когда он делает сладкие затяжки; именно они без стеснения заглядывают в кружку с чифирем; именно такие же с собачьей преданностью смотрят на получателя посылки во время ее дележа.

— В чем дело, Лука?

— В чем дело, спрашиваешь?! — с негодованием воскликнул Лука. — А в том, что мы все запомоились, за один раз! — Он зло вырвал у Рваного записку. — Послушать хотите?

— Читай!

— «Братва! Будьте настороже, к вам подсадили петуха с погонялом Керосин. Выделите ему место у параши, там, где положено сидеть пидорам. С приветом к вам кореша из триста седьмой хаты».

— Да его убить за это надо! Он же всех нас запомоил! — злобно зашипел Рваный, прервав молчание.

Каждый входящий в камеру новичок обязан был объявить о своем тюремном статусе. И если законный вор входил с гордыми словами: «Я за вора!», то обиженный перешагивал порог всегда неуверенно и виновато объявлял о своей птичьей принадлежности. Если опущенному удавалось скрыть факт, что он некогда нанюхался параши, то правда все равно выявлялась на этапе или в колонии. Но всякий раз молчуна немедленно приговаривали за оплошность.

А к запомоенным причислялся каждый, кто хоть однажды сел с ним за один стол.

— Тридцать человек запомоил!

Лука пнул кружку с остатками чифиря — прикасаться к ней руками было нельзя и обращаться с ней следовало с такой же осторожностью, как и с вещами туберкулезника.

— А запомоил ли? — усмехнулся Чешуя. — Кто еще в тюрьме, кроме нас, узнает, что он вместе с нами чифирь пил?

— Падла! Мы его за человека приняли, в «семью» взяли…

— Ты предлагаешь его убить? — спросил Лука, грозно глянув на Керосина.

На этот раз взгляд его был совершенно иным: так смотрит охотник на раненого кабана, пытаясь определить на глаз, сколько килограммов мяса в этой мохнатой туше.

— А что нам остается?

Керосин стоял у дверей. Вид его был жалок. В эту минуту трудно было поверить, что еще полчаса назад он уверенно вошел в дверь камеры с видом бывалого уркача и своим добродушием мгновенно расположил к себе всех сидельцев.

Сейчас он походил на обыкновенного опущенного, каких в каждой колонии мужики используют вместо баб.

— Да вы что, братва?! За что же?

Теперь это был получеловек, и его мнение не учитывалось вовсе.

— Что?! — шагнул к Керосину Рваный. — Ты нас братвой назвал?! В петушиную стаю зачислил?!

— Да я…

Сильнейшим ударом в челюсть Рваный сбил Керосина с ног и потом долго пинал его ногами.

— Вот тебе, пидор! — Рваный старался угодить носком ботинка в лицо Керосину. — Мы его за человека посчитали, рядом с собой посадили. А он запомоить нас решил!

Рваный успокоился только тогда, когда Керосин громко захрипел, изрыгнув на пол кровавую пену.

— Никак ли убил? — безучастно поинтересовался Лука.

— Да живой! Такая падаль, как эта, долго живет, — зло процедил Рваный сквозь зубы. И, оглядев насторожившихся мужиков, добавил: — В общем, так… Кто возьмет на себя грех и порешит петуха? Если мы не сделаем этого, тогда каждый из нас будет запомоенным… Я предлагаю кинуть жребий!

Лука оказался провидцем. Едва Рваного посадили к ним в камеру, как он сразу понял, что именно с этим кадром в дальнейшем у него возникнут самые крупные неприятности.

Рваный был опытным обитателем тюрьмы, держался среди осужденных уверенно и делал заявку на лидерство, а вот этого Лука простить ему не мог. Он не любил командовать, но не привык и подчиняться чужой воле и готов был спорить даже в том случае, когда правда была на стороне Рваного.

Последние слова Рваного являлись очевидной заявкой на лидерство. Лука подумал, что если так пойдет и дальше, то домушник задвинет его локотком в самый дальний уголок камеры.

— Нас здесь тридцать человек, Рваный, но никто из нас не сидел за мокруху… — резонно заметил Лука. — Одно дело потрошить хату, и совсем иное дело — порешить человека… Пусть даже такого.

Рваный нахмурился:

— Что ж ты предлагаешь, Лука? Чтобы после СИЗО мы пополнили барак пидоров?

Он даже и не пытался скрыть своего раздражения. Ему надоело бессмысленное противоборство с Лукой, который хотя и считался авторитетом, но частенько вел себя как последняя размазня.

Керосин уже поднялся и занял надлежащее место, у параши. Было видно, что парашу ему довелось обжить еще до этой хаты, а верхом на крышке он чувствовал себя так же уверенно, как казак на резвой кобыле.

Лука мог настоять, чтобы кто-то из новичков взял на себя смертный грех, однако он предпочел устроить дискуссию.

— А где гарантия, что после смерти Керосина кто-то из нас не проболтается? А?! Ведь тогда могут и суд устроить? А там спросят строго!