Воровской ход

Не везло Каучуку последнее время. Так все хорошо начиналось, и на тебе… Куприян сам вышел на него, предложил свое содействие. Схема простая – он собирает людей, обкладывает данью коммерсантов, а Каучук оказывает ему свое покровительство. Они ударили по рукам, процесс пошел. Куприян действовал четко, обстоятельно, но очень уж неторопливо. Пока он раскочегарился, половину города взяла под себя какая-то шпана из Новорудного. И еще какой-то Каштан в Октябрьском районе обосновался, объявил войну Леону и погорел на этом. Куприяну бы подсуетиться, но не судьба. Новорудненские оказались и наглее, и быстрее. Каучук махнул на Куприяна рукой и сам пошел в наступление. Это было его законное желание объединить под своим началом всех бандитов, но, увы, никто из трех леоновских бригадиров не повелся на его предложение. Хотя никто из них не послал его лесом, вроде бы даже призадумались пацаны, но, по-любому, своего Леона они не подставят, слишком уж круто этот пацан заморочил им голову. Было у этого новорудненского молодца особое обаяние, которое покоряло мужские умы. Умел он морочить голову, поэтому не смог Каучук взять его словом. Ни его, ни подконтрольных ему бригадиров…

Обидно ему стало, решил он зарядиться боевым духом, чтобы продолжить атаку на бандитские порядки. А тут как раз и наводка на богатую хату поступила, и карась действительно оказался жирным, но менты обломали…

Все бы ничего, но «сизо» и тюрьму держал под собой его старый недруг. Охрил так просто свою власть не отдаст, а на вторых ролях Каучук не привык быть, значит, придется размораживать «крытый», поднимать людей на бунт. Был бы он с Охрилом в кентах, можно было бы обойтись без этого, но они в контрах, поэтому держать «мазу» должен кто-то другой.

Не хочет Яльцев, чтобы Каучук мутил воду, поэтому и нервничает. Охрил тоже в законе, власть у него сильная, без боя он ее не отдаст, а «хозяину» буза не нужна, вот он и думает, как поступить. А Каучук его не обнадеживает. Если Яльцев не дурак, он примет его сторону, они вместе сместят Охрила, и на тюрьме установится власть, которая устроит всех.

– Угрожаешь?

– Предупреждаю… Ты мне, начальник, палки в колеса не ставь, – хищно усмехнулся вор.

– Палки?!.. В колеса?!.. – задумался полковник.

– Земля большая, а тропинки на ней узкие. Вдруг сойдемся где-нибудь, где мой ход сильнее твоего?

– И что?

– Человеческая жизнь, она такая хрупкая.

Яльцев только работал в тюрьме, а жил он на воле. И жена у него, и дети, а у Каучука столько возможностей. Одна «малява» Куприяну, и с кем-то из его домашних случится беда…

– Значит, угрожаешь?

– Не дави на меня, начальник. Лучше давай думать, как нам вместе жить.

– Вот я и думаю.

– Думай, думай.

Охрил давно уже осужден, и его запросто можно было отправить на этап, но подсказывать Яльцеву такой вариант Каучук не имел права. За такие дела бьют по ушам и убивают. Но если «хозяин» сам догадается, то и вопросов не возникнет, так что пусть думает.

– Ну, хорошо… Завтра зайдешь, я тебе скажу.

Яльцев оставил его в кабинете, сам вышел в продол, а минуты через три появился конвой.

Его вели по продолу, а навстречу шел другой подконвойный. По правилам, заключенные не должны встречаться, поэтому конвоир закрыл Каучука в крохотной камере без окон, в которой можно было только стоять.

Вроде бы все по правилам, но почему закрыли его, а не встречного? Он же вор, и у него должно быть особое положение.

Заключенного провели, а Каучук так и остался в «стакане». Прошел час, другой, и только на третий дверь открылась, и его повели дальше.

Вора привели в отсек, в котором находилась его камера, но конвоир не передал его коридорному, а открыл следующий шлюз.

– Эй, начальник, ты ничего не попутал?

– Вперед! – неумолимо глянул на него синеглазый паренек с узким лбом и огромным крючковатым носом.

Он подвел его к лестнице, по которой они спустились на этаж ниже, снова потянулись решетчатые «шлюзы». Наконец его подвели к камере с номером «двести шестнадцать». Этот номер Каучуку ничего не говорил, но под ложечкой засосало.

Коридорный надзиратель удивленно глянул на него и протянул:

– А сказали, какого-то молодого подведут.

– И мне сказали. Давай, закрывай! – поторопил его конвойный.

– Эй, я не понял, что за дела? – возмущенно спросил Каучук.

Чувство тревоги из комариного писка переросло в трубный глас. Не нравилась ему эта хата, и его пугал тон, каким говорили о нем «вертухаи», будто дичь кому-то на разделочный стол подавали.

– Молчать! Лицом к стене!

– Эй, а где моя скатка? «Хабар» где?

– Будет все. Даже не сомневайся, – ухмыльнулся конвоир.

– Ну, смотрите, красноперые, я вас запомнил!

– Пошел!