Воровской орден

— Помнишь, у Чехова: «Была жажда жизни, а ему казалось, что хочется выпить, и он выпил вина». Так вот: чем больше вокруг вели пьяную жизнь, тем большее отвращение это у меня вызывало. Можешь записать, что были и другие принципы. Никогда не материться. Никогда не бить подследственных. Так что подловить меня на «хулиганке» было очень трудно.

— Дальше. Еще какие методы?

— Ну например, в кабинет входит шикарная дама и начинает медленно расстегивать… Честно говоря, мне стало жарко. Но на первый случай она решила мне показать не то, что ты подумал и чего я испугался, а вот такую кипу сотенных…

Одного следователя в Ялте «спалили» девочкой. Поставили кровать перед замочной скважиной и сфотографировали, как он с ней развлекался. Я об этом узнал и держал ушки на макушке.

— Еще.

— На испуг брали. Машина вылетает на тротуар и чуть не сбивает. Ну а когда увидели, что даже такое не берет, начались открытые угрозы. Начальник Симферопольского райотдела милиции мне прямо сказал: «Мы тебя уничтожим».

— Чем же ты им так насолил?

— Было, например, дело сержанта Сюзева. Вместе с другими милиционерами насмерть запинал задержанного. Другому выжег глаз нашатырным спиртом — плеснул в лицо, открыв в камере кормушку.

Уличил в применении «детектора лжи». Это — валенок, набитый песком. Можно отбить все внутренности и — никаких следов… Знал, кто облагает данью карманников, гарантируя безнаказанность, если они вдруг попадутся. Кто брал с наркоманов. Знал, кто занимается тайным вымогательством — за то, чтобы против кого-то не было возбуждено уголовное дело. Там суммы исчислялись десятками тысяч. Естественно, я был как гвоздь в сиденье. Но тут важно вот что отметить. Даже в тех случаях, когда мне удавалось доказать преступление должностного лица, это редко что-либо меняло. Помню, припер к стенке одного офицера милиции, который создал целую преступную группу, занимавшуюся грабежами. Было на их счету и изнасилование. Один на один он во всем сознался. Арестовываю, отправляю его в ИВС — изолятор временного со-дер, жания. А на следующий день начальник следственного отдела выпускает его и отбирает у меня дело.

— Многие преступления, совершенные умными преступниками, оставались нераскрытыми, — продолжал Мешков. — Раскручивали и сажали в основном мелкую сошку. И навешивали на эту сошку серьезные преступления. А те, непойманные, продолжали вытворять все, что им могло заблагорассудиться.

Потом я узнал (уже не от самого Мешкова), что однажды надо было задержать оторвавшуюся от преследования машину, где находилась группа парней, совершивших зверское изнасилование. Мешков (у него 78 прыжков с парашютом) предлагал выбросить его впереди машины. Он мог бы, скажем, остановить какой-нибудь грузовик, поставить его поперек дороги. Не разрешили. Так и ушли насильники. И можно только гадать, что они еще натворили, оставшись безнака-за иными.

Можно предположить, что происходил просто страшный процесс. Из правоохранительных органов уходили самые толковые и опытные. А преступный мкр в это время пополнялся умными и, можно сказать, даже талантливыми негодяями вроде Аисуненкова.

— Пример с той девицей, участницей убийства, которую хотели поскорее осудить, наверное, не единственный способ спасения от разоблачения главных преступников? — спросил я.

— Сложилось даже что-то вроде поговорки, — отвечал Мешков. — Для того чтобы угробить уголовное дело, надо отобрать его у одного следователя и передать другому. Другой хуже знает все тонкости дела и характеры обвиняемых. Обвиняемые, как правило, начинают оговаривать первого следователя и менять показания.

— Из дела Овчинникова и Лисуненкова следует, что сатори невозможно без обостренной ненависти следователя ко злу. По крайней мере, у тебя это прослеживается.

— Знаешь, — отвечал Мешков, — я разделил бы работников правоохранительных органов не на милиционеров и прокуроров, не на следователей и оперуполномоченных, а на тех, кому ненавистно любое зло, и на тех, кто готов пойти на сделку с любым злом. С малым или большим — это неважно. И еще разделил бы по такому признаку. На тех, кто постоянно учитывает, что задержанный или обвиняемый может быть невиновен, и на тех, кто в каждом задержанном и обвиняемом видит только преступника. Отношение работника правоохраны к вопросу защиты прав и достоинства граждан указывает на уровень правосознания самого работника. Если этот уровень низкий, то какое он имеет право там работать?! Никакого! И еще один признак, по которому можно было бы условно разделить всех работников. И в прокуратуре, и в милиции в идеале должны работать лишь те, кто способен служить только Закону. И прошу записать это слово с большой буквы. А у нас довольно часто служат начальству. И сама система работы так устроена, чтобы это служение стояло на первом месте.

Оставалось узнать, почему он работал за 140 рублей. И как работал!