Ворожей (сборник)

– Для начала – вполне, – ответил врач. – С нами ехать необязательно. Вот адрес. – Он быстро набросал на листочке координаты больницы. – Дня через три-четыре можете ее навестить. К этому времени, думаю, она уже очнется. Но учтите, лечение долгое. Минимум – месяц, полтора.

Подручные медики осторожно подняли Тамару. Она все еще не понимала, что происходит и водила по сторонам безумными глазами.

Борис с тяжелым сердцем провожал эту печальную процессию до улицы.

У подъезда негромко урчал медицинский «Рафик», от которого, казалось, пахло больницей.

Перед машиной санитары положили Тамару на носилки, и на колесиках, точно погибшего преподавателя, закатили внутрь.

«Рафик» укатил, дымя синим хвостом.

Борис вернулся домой. Снова ступил в чугунную, давящую тишину, от которой могли лопнуть барабанные перепонки.

– Ну и денек, – сказал он. – Два-три таких, и можно съехать с ума.

Потом он лег спать и мгновенно заснул, будто в бездонную яму провалился.

На следующее утро Борис взял Джульку и совершал пробежку к святому ручью. Весна дохнула на него свежим, оздоровительным воздухом. Джульетта нырнула в глубокую зелень желтым, сверкающим шаром. Борис посмотрел в ясное, чистое небо и вдруг снова услышал звуки. Что есть силы он бросился назад, не заметив даже, что за ними с Джульеттой галопом увязался Боцман.

Переступить чужой порог Боцман, однако, не решился. Так и остался стоять перед дверью. Тут только Борис обратил на него внимание.

– Ну входи, Боцман, – сказал он дружелюбно. – Чего тебе болтаться без приюта? – И сразу бросился к инструменту.

Теперь он работал, сжигая себя. Иногда вспоминал Анну, тосковал о ней, хотел показать уже написанные клавиры, но она была так далеко, словно на другой планете. Борис боялся отрываться.

Тамара медленно поправлялась. Мешки под глазами исчезли. Но вид у нее был жалкий. Она выходила к Борису в нелепом халате с покорно печальной улыбкой, будто потеряла дорогого и близкого человека. По сути, так оно и было.

– Здравствуй, Лапа. – И земля со скрипом поворачивалась на своей оси, возвращая Бориса в их прошлую жизнь. Как в калейдоскопе, за одну минуту проносились былые концерты, овации, цветы, города, люди. Что говорить: все было. Олимп. Высота. А теперь?

– Здравствуй, Лапуля. Как поживаешь?

– Ты совсем зарос. Одичал без меня. Что это с тобой?

– Пишу «Сад». Третью часть. Ничего не замечаю. Не до себя сейчас, – улыбался Борис. – Ни одной свободной минутки.

Дальше разговор не складывался и был похож на скомканную бумагу.

Тамара почувствовала отчуждение мужа.

– Ты, наверное, сильно устаешь, Лапа?

– Не знаю, Лапуля. Может быть. Когда работаешь, будто перелетаешь в другое измерение. Ты же знаешь, там все иначе.

– Это верно, – соглашалась Тамара. – Ну работай. Помогай тебе Господь.

– Вас тут хоть как-то кормят? – обрывал тему Борис. – Ты похудела.

– Именно, что как-то. Перестроились полностью.

– Я принес тебе еды. Целый пакет. Потом разберешь.

На этом разговор и кончался. После вынужденного, недолгого молчания Борис наспех обнимал Тамару и снова превращался в призрачный, но живой, пульсирующий слух.

Так проносились дни, недели. Борис не замечал времени. Не знал, какое число. Даже час. Будильник стоял незаведенный, а наручные часы валялись где-то под умывальником.

Борис вскакивал с рассветом и, наскоро умывшись, начинал слушать.

«Господи, помоги мне. Пошли голоса и звуки. Помоги»! – шептал он и снова прислушивался, как волк, ловивший дальний запах. И Наблюдавший за ним помогал. Тогда Борис хватал инструмент, воспроизводил услышанное и лихорадочно записывал, бросая по привычке листы как попало на пол. Он полностью переселился в другой мир, в пустыне которого были только Борис, Наблюдавший и звуки, осыпавшиеся с вершин барханов и дюн, как сдуваемый ветром песок. Здесь не было места мыслям: что станется с третьей частью «Сада»? как она будет называться, и что с нею приключится позже? примут ли ее? зазвучит ли она когда-нибудь в исполнении оркестра? – все это было неважно. Важно было то, что Наблюдавший одаривал Бориса нездешним содержанием и смыслом. Он вел его в том, другом мире по неведомым тропам, обжигал восторгом, замиранием сердца и болью печали по всем ушедшим жителям Земли, простой и сложной, как свирель.

И вдруг ворота захлопнулись. Канал связи оборвался. Борис больше ничего не слышал.

Он заметался, как зверь, попавший в капкан. Но даже теней звуков больше не существовало. Мелодии и темы умерли. В ушах стояла зудящая, подземная тишина.

Борис сжал руками голову и упал на диван. Тупо заныло сердце. Какое-то время он лежал неподвижно. Тело будто омертвело. Все окружающее было заполнено тонким, отвратительным гудением, похожим на неумолчный писк металлических комаров.

Борис поднялся и прошел на кухню. Достал из холодильника дежурную бутылку и налил рюмку водки. Через некоторое время после выпитого противный писк пропал. Борис немного успокоился. Он знал, что канал связи не может работать беспрерывно. Значит, нужно немного переждать.