Воры в доме

За всю свою жизнь он не зарезал и цыпленка. Он очень испугался, когда увидел, что человек этот ничком, лицом вперед упал на циновку, а из затылка густо полилась кровь. Он пытался перевязать раненого, но не мог остановить кровь. Очевидно, лезвие задело какой-то жизненно важный центр. Приезжий умер у него на руках. Тогда он с трудом — где только взялись силы — перетащил приезжего до коня — это было какое-то странное и острое проявление инстинкта жизни, думал он впоследствии, — усадил в седло — судьба помогает убийцам, думал он, — и он никого не встретил и в поводу повел коня к Мухру. Конь очень сопротивлялся, он не хотел входить в воду.

«И все равно, — думал мулло Махмуд, — я не жалею об этом. Я не радуюсь этому, но и не жалею. Я только не хочу, чтобы это продолжалось. Чтобы это продолжалось для меня и начиналось для этого толстого и смешного русского ориенталиста. Глупо думать о долге человеку, который всю жизнь не делал того, что нужно, и делал то, что не нужно. И все-таки — это теперь не желание, а долг».

Перед тем как переступить порог, Володя присел на глиняный пол, снял ботинки, с сомнением посмотрел на свои не слишком свежие носки и лишь затем вошел в комнату мулло Махмуда.

Обратив лицо к Мекке, мулло Махмуд произносил четвертую из пяти обязательных молитв — намози шом.

Не обращая внимания на замершего у порога Володю, стоя, подняв руки до уровня плечей, мулло сказал: аллах акбар — аллах превелик. Затем, вложив левую руку в правую, он прочел первую суру корана — фатиху. После этого он склонился так, что ладони коснулись колен, выпрямился, поднял руки и произнес:

— Аллах слушает того, кто воздает ему хвалу.

Володя подивился про себя легкости и даже грации, с какой старый мулло опустился на свой узкий молитвенный коврик, сначала став на колени, затем приложив к земле ладони и, наконец, распростершись так, что коснулся пола носом. «Это как зарядка, — подумал Володя. — Пять раз в день. Зимой и летом. Без выходных».

Мулло сначала вправо, а потом влево произнося традиционную формулу: «Да будет на вас приветствие и милосердие аллаха», не вставая с колен, присел на пятки и снова растянулся на коврике.

Володя молча, затаив дыхание замер у порога, но не уходил, так как мулло просил его прийти по поводу какого-то важного и срочного дела. Мулло Махмуд закончил молитву. Он провел руками по бороде, обернулся к Володе и предложил ему войти в комнату и сесть.

Володе показалось, что мулло смущен его приходом. И не потому, что мулло ничего не говорил о деле, по какому он пригласил Володю, — Володя уже привык к этому, а потому, что мулло был как-то особенно озабочен.

Он незаметно взглянул на часы. Прошло уже более часа с тех пор, как он пришел сюда, а они по-прежнему перебрасывались незначительными фразами о здоровье и погоде. Несколько раз он порывался уйти, но мулло снова и снова наливал ему в пиалу зеленый горьковатый ароматный чай.

— От чая нельзя отказываться, — без улыбки сказал мулло Махмуд. — Как говорил поэт Кози Курбон-хон:

Кто чай зеленый пить из пиалы не рад,
Того ни проза, ни стихи не вдохновят.

И Володя медленно жевал аджиль — фисташки, изюм и жареный горох и пил зеленый чай.

— Ва куллю гариб лильгариби насиб, — негромко, словно про себя, по-арабски сказал мулло Махмуд.

Володя насторожился. Это были известные стихи доисламского поэта Имру л-Кайса и обозначали они, что «всякий чужой для чужого родной». Сейчас в этих словах Володе почему-то послышалось что-то неприятное и угрожающее. Но он не удержался от того, чтобы не подчеркнуть своего знания стихов этого поэта, и сказал:

— Имру л-Кайс?

— Так, — подтвердил мулло Махмуд. — И вдруг спросил: — Вы с Давлятом Шариповым хорошо знакомы?

— Хорошо, — ответил Володя. — Мы с ним часто встречались… в одном доме.

— И вам нравится этот дом? — странно усмехнулся мулло.

— Нравится. Очень нравится, — повторил Володя, ожидая дальнейших расспросов, но мулло помолчал, а затем сказал неожиданно, тихо и медленно:

— Я хочу сделать вам один подарок. Я хочу, чтобы ценный предмет, полученный мною во зло, вы обратили в добро.

Он встал, вышел в переднюю комнату и вскоре вернулся оттуда с чем-то свернутым в трубку. Предчувствуя что-то особенно неожиданное и важное, Володя развернул пергамент и увидел перед собой лист куфического корана первого века хиджры. Он знал, что экземпляры такого корана насчитываются единицами во всем мире. Впервые в жизни он держал в руках этот большой лист пергамента с типичным старинным куфическим шрифтом. Наклон верхушек букв направо говорил о глубокой древности пергамента, о том, что он относится примерно к концу восьмого века, а в крайнем случае к началу девятого.

— Воистину, в ваших руках снова сверкает бесценное сокровище, — по-арабски сказал Володя. — Я не вправе принять такой подарок… Но был бы очень вам признателен, если бы вы поведали мне о его происхождении.