Воры в доме

Оно очень изменилось, его лицо. Оно стало красивым, если можно найти красоту в чертах, сложившихся в постоянных столкновениях с человеческой подлостью, глупостью, жадностью. Резкие и глубокие носогубные складки, запавшие щеки, разбухший нос, седые брови, мелкие, лучиками морщины от углов глаз к вискам и, главное, синеватые мешки под глазами придали ему внушительный, генеральский вид.

Как бы ты ни следил за собой, а жизнь накладывает на твое лицо свой неизбежный отпечаток, и уже давно стерлись с него те мелкие черты, то незначительное выражение, которое столько лет так хорошо и верно ему служило.

Теперь он держался этаким старым, простоватым, чуть рассеянным служакой-генералом в чистеньком, с иголочки генеральском кителе, со множеством орденских планок, где иностранные ордена от советских отделяла длинная яркая ленточка ордена "Лавры Мадрида".

Но роль ли это? Не изображает ли он рассеянность потому, что в самом деле утратил наблюдательность? Когда же, черт побери, в самом деле заменили "Гурджаани"?.. Сколько листов было в деле этого старшего сержанта Кинько?.. Он не обратил внимания.

А генеральский мундир... Ему действительно нравилось и было приятно носить этот китель с блестящими генеральскими погонами, нравилось, когда подчиненные с любопытством и почтением поглядывали на ленточку ордена "Лавры Мадрида".

Говорят: "утратить лицо...", "приобрести лицо"... Вот он с годами утратил, а Ведин приобрел. С самого начала Ведин перенял эту манеру Коваля держаться, как человек незначительный. Во всем - в манере говорить, в выражении лица. "Пусть другие щеголяют, - подумал Коваль невольно, не разделяя себя с Вединым. - Пусть Шарипов щеголяет эрудицией, интуицией, дикцией и прочей экзотикой... Все это очень хорошо. Но правильно и то, что начальником Ведин, а заместителем у него Шарипов".

"Но сколько все-таки листов в деле этого старшего сержанта? Тридцать один?.. Тридцать два?.. Одно из простейших дел, какие мне попадались за последние месяцы. И все-таки..."

Степан Кириллович развернул дело.

Характеристики... Он прочел все характеристики, какие получил этот Кинько. Но он не помнил случая, чтобы иностранный агент, сумевший устроиться у нас на службу, получал когда-либо плохую характеристику. Искренность. Но никто не говорит искренней и наивней людей, которым грозит наказание за совершенное ими преступление или проступок.

"Повезло тебе, старший сержант Кинько, - едва заметно усмехнулся Степан Кириллович. - Повезло, что попал ты в эту историю в другое время. А лет еще семь-восемь назад даже я оставил бы тебя в тюрьме вплоть до завершения всего дела и не ломал бы себе голову над тем, не делаю ли я ошибку, отпуская тебя, можно ли тебе верить во всем и до конца..."

Да, так тогда и считали - подумаешь, какой-то сержант. Посидит. И пусть бога благодарит, если легко отделается. Значит, в чем-то прав Шарипов. В чем-то прав, и с этим нужно считаться. Он моложе и лучше чувствует время - новое время, когда больше думают о людях, больше заботятся о них и, главное, больше их любят...

А листов здесь не тридцать один и не тридцать два, а двадцать восемь... Будь внимательней, генерал. Держись, генерал, иначе ты попадешься. И тебя проведут, как последнего дурня...

Г л а в а д в а д ц а т ь д е в я т а я, в которой

Ольга отвергает историческую науку

...Никогда ни на одном

континенте земного шара, ни на одной

планете, никогда до зачатия человека,

ни в меняющихся периодах жизни, ни в

бедствии, ни в расцвете сил - нигде

ни при одном жизненном укладе или его

преобразовании, никогда и нигде не

вырастало существо, которое

инстинктивно ненавидело бы правду.

У о л т У и т м е н

Паркет рассохся настолько, что скрипел даже тогда, когда по нему ступала кошка. Ольге показалось, что она проснулась от этого скрипа, но она не знала, спала ли она в самом деле или это было то состояние, которое предшествует сну, когда глаза закрыты и слышен каждый ночной звук, и сонно-сонно и медленно-медленно проплывают в сознании какие-то слова и улыбки.

Скрип, скрип - отмечал паркет мягкие шаги Тани на носках к двери. Жирр - проговорила дверь, когда Таня ее открыла. Треск - сказала она, закрываясь. Затем - шлеп, шлеп - босые ноги по коридору. Огрызнулся стул, который Таня задела в столовой, и, наконец, прочь-прочь - пророкатала дверь в кабинет отца.

"Снова к Володе", - подумала Ольга. Она присела на кровати, отбросив простыню, которой укрывалась, и поглаживая босыми пятками коврик на полу.