Восемь

Я чувствовала себя разбитой. Должно быть, сказалось напряжение, которое я испытывала все последние недели, и последний час — в особенности.

— Какая неприятная старуха, — продолжал Ллуэллин. — Все это чепуха, выкинь ее дурацкие предостережения из головы. Хотя ты, похоже, не считаешь их бессмысленными. Или это мне только кажется?

— Боюсь, что нет, — пробормотала я. — Шахматные доски, числа и… что это за восемь? Восемь чего? Не могу понять, что бы это значило.

Гарри подал мне бокал шампанского.

— Ладно, не важно, — сказала Бланш, передавая мне через стол салфетку. На ней виднелись какие-то каракули. — Вот, возьми, Ллуэллин здесь все записал. Возможно, позже это освежит твою память. Хотя лучше бы ты все забыла. Это так называемое предсказание наводит тоску.

— Да брось, шутка получилась весьма недурная! — сказал Ллуэллин. — Жаль, что ничего не понятно, но она ведь упомянула шахматы, верно? Что-то о том, «чтоб матом не закончилась игра» и так далее. Весьма зловеще. Вы знаете, слово «мат» — имеется в виду шахматный мат — пришло из персидского: «шах-мат» означает «смерть королю». Вкупе с тем, что предсказательница говорила об опасности, ты уверена, что у тебя нет никаких соображений?

— О, да прекрати же! — оборвал Гарри наседавшего на меня Ллуэллина. — Я был не прав, когда надеялся, что судьба подскажет мне, что делать с Лили. Теперь ясно, что все эти предсказания — совершеннейшая чепуха! Выброси их из головы, а то у тебя будут ночные кошмары.

— Лили не единственная из моих знакомых, кто играет в шахматы, — сказала я. — У меня есть друг, который участвовал в турнирах.

— Правда? — быстро спросил Ллуэллин. — Я его знаю? Я покачала головой. Бланш уже собралась было заговорить, но Гарри вручил ей бокал шипучки. Она улыбнулась и сделала глоток.

— Довольно, — сказал Гарри. — Давайте лучше выпьем за новый год, что бы он нам ни принес.

И около получаса после этого мы пили шампанское. Потом наконец мы взяли пальто и вышли на улицу. Перед нами, словно по волшебству, явился лимузин, и все уселись в него. Гарри велел Солу сначала подбросить меня — я жила на набережной Ист-Ривер. Когда лимузин остановился у моего дома, Гарри вышел из машины и крепко обнял меня.

— Надеюсь, наступивший год принесет тебе счастье, — сказал он. — Может, ты сделаешь что-нибудь с моей невозможной дочерью. По правде говоря, я в этом нисколько не сомневаюсь. Я загадал такое желание, когда увидел падающую звезду.

— А у меня сейчас искры из глаз посыплются, если я немедленно не отправлюсь в постель, — проговорила я, сражаясь с зевотой. — Спасибо за флип и шампанское.

Я пожала Гарри руку и пошла домой. Он стоял и смотрел, как я вхожу в темноту вестибюля. Привратник спал в кресле,

сразу за дверью. Он даже не пошевельнулся, когда я пересекла слабо освещенное фойе и остановилась у лифта. В здании было тихо, как в могиле.

Я нажала кнопку, и двери лифта тихо закрылись. Пока он поднимался, я достала из кармана пальто салфетку и перечитала предсказание. Никаких связных мыслей по поводу его содержания у меня так и не возникло, и я спрятала записку в карман. У меня хватало проблем, которые требовали самого пристального внимания, так к чему придумывать себе новые? Двери лифта открылись, я вышла в полутемный коридор и направилась к своей квартире, гадая, каким образом предсказательница узнала, что мой день рождения — четвертого апреля, в четвертый день четвертого месяца.

Фьянкетто 6

Епископы — прелаты с рогами. Деяния их полны коварства, ибо каждый епископ использует положение свое не во благо, а выгоды ради.

Папа Иннокентий III (1198-1216). Quaendam Moralitas de Scaccario

Париж, лето 1791 года

— Дерьмо, дерьмо! — воскликнул Жак Луи Давид.

В ярости он бросил на пол черную самодельную кисть и вскочил на ноги.

— Я велел вам не двигаться. Не шевелиться! Теперь все складки нарушены. Все пропало!

Он сердито испепелял глазами Валентину и Мирей, позировавших на возвышении в студии. Девушки были почти обнажены, прикрытые только прозрачным газом, который был тщательно уложен и подвязан под грудью в подражание древнегреческому стилю, столь популярному тогда среди парижских модниц.

Давид закусил сустав большого пальца. Его темные волосы торчали в разные стороны, черные глаза горели яростным огнем. Фуляровый платок в синюю и желтую полосу был дважды обернут вокруг шеи и завязан бантом, припорошенным угольной пылью. Зеленый бархатный жакет с широкими расшитыми полами сидел на нем косо.

— Теперь придется все начинать сначала! — простонал художник.

Валентина и Мирей молчали. Они вспыхнули от смущения, глядя на широко раскрывшуюся за спиной художника дверь студии.