Восемь глав безумия. Проза. Дневники

— Я ищу единственную женщину. Я ищу женщину, непохожую на всех женщин. Пусть она будет уродом, но уродом своеобразным, оригинальным. Мне надоели, опротивели здоровые уравновешенные женщины на одно лицо, на один характер!

Ну, конечно, все смеются. Очень веселая вещь.

— Бедный молодой человек! Я ему очень сочувствую.

Граждане посмотрели на меня, как на помешанную. А я продолжала расспрашивать:

— А музыка… Она требует титанических чувств и титанической мысли. В музыке отдельная душа сочетается с великим сущим. В музыке — вопли неистовых страстей, могучие голоса Вселенной. Бунт стихий и разрешение всех грозных конфликтов в торжественном гимне красоте.

Граждане снова посмотрели на меня с любопытством и жалостью, как на слабоумную.

— Бетховен… Скрябин. Эти варвары, создатели какофоний, которых не выдержало бы ухо ни одного из современных слушателей. Бунт стихий… В пределах земных потребностей и удобств стихии усмирены, а их дальнейшая судьба нам безразлична. Голоса Вселенной… Какие? Мы достигли Марса, Луны. Мы устроили там свои базы и склады. Для жизни Марс и Луна не приспособлены, но для хранения некоторых элементов и некоторых видов нашей земной продукции они исключительно удобны. Мы долетаем до Марса и Луны за десять-двенадцать часов и никаких голосов Вселенной не слышим. Мы сидим в удобной каюте межпланетного самолета, а таких самолетов у нас десятки, если не сотни, тысяч. В самолете мы завтракаем, обедаем, пьем вино, спим, читаем, смотрим телевизор, а иногда с помощью особых аппаратов наблюдаем черноту межпланетного пространства, в котором сверкают ледяным ярким светом звезды, и — ничего: никаких загадок и тайн. Все очень просто и обыденно.

— Как обыденно? — завопила я. — Чернота межпланетных пространств, ледяной яркий блеск звезд в этой черноте — это, по-вашему, обыденно?

Граждане с непоколебимым спокойствием подтвердили:

— Да. Обыденно. Мы к этому привыкли.

— Неужели у вас не возникает мысль: откуда все это и куда?

— Мысль совершенно бесполезная, младенческая. С такими вопросами и мыслями давно покончено. Для своих удобств мы извлекли из Вселенной все, что нам надо. А дальнейшее нас не тревожит. Мы достигли пределов познания.

— Слава богу! Не вершин! — сердито шепнула я моему безмолвному, очень бледному черту.

— За этими пределами, — подчеркнули граждане резко, — для нас ничего нет.

— А смерть? Вас не возмущает факт смерти? Вас не соблазняет идея вечности и бессмертия? Вас не терзает мечта о постижении последней тайны создания, о каком-то Великом Начале, из которого все возникло и к которому все возвратится?

— Это мистика. Это недоказуемо и не нужно.

— И вы так-таки довольны своим земным бытием, декоративным искусством и декретами, запрещающими познание?

— Вполне довольны.

— Хорошо, что все-таки не все у вас довольны. Остались все-таки живые умы и живые сердца даже среди вашей китайщины… Вернемся, однако, к прежней теме об искусстве. Ваши предшественники, жившие задолго до вашей эры, требовали идейного искусства.

— В те времена, очевидно, это диктовалось необходимостью. Империализм и коммунизм ожесточенно боролись между собой. И те, и другие искали идеологической поддержки в искусстве и в науке. У нас надобность в этом миновала.

И они снова задолбили:

— Радующие глаз яркие краски… декоративность… Радующий глаз яркий балет.

— Обыденная чернота межпланетного пространства, — подсказала я.

Граждане единогласно пожали плечами, их одинаковые глаза выразили одинаковое сожаление:

— У вас избыток индивидуалина.

Я злорадно крикнула:

— Не только у меня. Кое у кого и из ваших он имеется. И все-таки справиться вы с ним не можете. Эта «частная проблема» очень беспокоит вас. Надеюсь, что она когда-нибудь взорвет ваш мир и рассеет его в обыденной черноте межпланетного пространства.

Черт, еще более побледневший, не проронивший ни слова за все время моего собеседования с гражданами «второго варианта», спросил меня:

— Хватит?

— Нет! Постойте! Еще один частный вопрос. Когда-то ратовали за освобождение, за независимость и полный суверенитет даже самой крохотной угнетенной страны в Африке и в Азии. В каком положении теперь эти страны?

Граждане, все как один, приняли серьезную мину:

— О, это была затяжная борьба. Борьба кровопролитнейшая, к большому сожалению. Когда коммунизм победил во всех крупных странах, эти группки дикарей начали с остервенением драться за свои обычаи, за своих божков, за свои привычки и жизненный обиход, не допустимые при коммунистическом строе. Они цеплялись за свою национальную дребедень, они не хотели сливаться с цивилизованным передовым человечеством. Победивший коммунизм, ясное дело, не мог позволить этого…

— …индивидуалина, — подсказала я.