Восемь глав безумия. Проза. Дневники

— Послушайте. Мне же просто противно видеть, как он пьет изобретенное вами электрическое вино, которому вы еще в противность всем законам человеческой гастрономии придали запах портвейна. Это сплошное безумие. Понимаете, я с ума сойду, я норму потеряю. Да, я живой человек, а не чертова кукла. Я не хочу видеть попирание естества.

— Возвратите мне вашего стального мужа и возьмите одушевленного дурака. В моей лаборатории я извлеку из него большую пользу, чем вы в вашей спальне.

— Убирайтесь к черту. Вас-то я знаю. Вы способны измучить даже машину.

О, с каким наслаждением оторвала бы я мизерную прилепившуюся ко лбу нижнюю часть лица ученого!..

III

В сущности, отчего бы мне чувствовать себя несчастной? Женский вопрос, материальная сторона любви, половая проблема переламывают хребет женщинам нашего переходного периода, а для меня они разрешились с механической — слово синоним — волшебной легкостью. Детей от моего стального мужа у меня не могло родиться, и я должна была бы благословлять наконец-то обретенный способ чистого, изящного, как самый тонкий физический опыт, производства человеческой породы.

А поэма нашей страсти ничуть не уступала Песни Песней, недаром же я трое суток подряд трудилась над составлением подробного списка группы органических движений, выражающих эмоцию-любовь.

Особенно мучительную, яростную и хмельную страсть дарили женщине и машине зимние вьюжные вечера и весенние жаркие грозы. Это вполне объяснимо. В холод нам хочется согреться, а гроза заряжает нас неистовой энергией, разрывающей слабые стенки тела.

Обычно я подходила к стальному мужу, обнимала его правой рукой, а левую игривым кошачьим движением бросала ему на правое плечо, потом «приводила в действие аппарат губ», выражаясь терминами старика-инженера.

Мой муж преображался. С загоревшимся лицом он крепко сжимал меня прекрасными сильными руками. Электрический ток в его жилах начинал пульсировать с удесятеренной силой. Сердце работало грозно и напряженно, опьяняясь скопляющейся электрической энергией и рассылая ее по всему телу, «охваченному любовью». А мое несчастное невротическое изношенное сердце разрывали страсть и страх. Вдруг от переизбытка действия этот высокоорганизованный механизм испортится? Я буду убита первым же вырвавшимся наружу электрическим зарядом.

«И, — думала я, — кто знает? Если бы те же приемы в подходящий момент я применила к мужчине из мяса и крови, может быть, достигла бы таких же блистательных результатов».

Впрочем, я находила, что объятиям одушевленных существ далеко до объятий электрической станции.

Стальной муж шептал:

— Я люблю тебя, я люблю тебя, моя милая, угрюмая девочка. Я не отдам тебя никому, я не оставлю тебя.

— За что же ты меня любишь? Я очень упряма, очень зла. Эти свойства, увы, не искупаются и красотой. Я похожа на всех чертей.

— Да за это я и люблю тебя. За твой ум великолепного зверька, непоследовательный, эгоистичный, по-женски чувственный. Люблю за то, что ты непременно хочешь выскочить из женщины и не можешь. Ты суетна, ленива, стараешься быть интеллектом, а остаешься стихией, столь же непонятной, как непонятен и загадочен зверь…

— Слушай теперь, за что я тебя люблю. Ты чудесно оборудованная машина, с гарантией на всю мою жизнь. Я, если захочу, я завещаю тебя кому-нибудь. Тебя будут заводить поцелуями на ласки и прикосновениями ручки великолепного зверька на высказывания убеждений.

— Перестань, дружочек, голубчик. Зачем ты так шалишь, так тяжело, скучно и нелепо? Ты раздражаешь меня такими неуклюжими и, прости пожалуйста, плоскими шутками.

— Ну, я не буду. Правда, это дурно. Так ты не оставишь меня? Никогда?

— Я старый, седой человек. Помнишь:

О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней…
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней[55]

.

Я старик, а измена — это роскошь молодости.

Все-таки этот сентиментальничающий стальной цилиндр щекотал мою злость. Преданнейшим нежнейшим голосом я проворковала:

— Да, милый, ты не изменишь мне, конечно, если благодаря глупой случайности какая-нибудь дама, целуя тебя, не положит лапку на твое правое плечо.

— К чему ты так говоришь? Ну, я люблю, когда твоя рука лежит у меня на плече, но неужели любая женщина, стоит ей сделать так же…

— Любая. Любая. Чья бы рука ни заводила часы, они идут одинаково.

Такие поддразнивания беспокоили и сердили моего стального мужа. Он серьезно требовал прекращения подобных «ни на что не похожих» шуток и волновался до тех пор, пока легким давлением на его затылок я не приостанавливала поток любви и не заводила его умственный аппарат.