Восемь глав безумия. Проза. Дневники

Вы находите, что я нового ничего не говорю. Это все, мол, с Достоевского известно: старые перепевы. Слушайте, дорогие друзья: ничто не ново под луной — это пошлейшая низкая истина. Да ну вот я и толкую о старом, ибо оно меня жжет. Собственно говоря, все относительно, все есть и ничего нет, все истинно и все ложно. Что такое христианство? Кисло-сладкие романтики карамзинцы, и попы, и монахи скажут: отдать душу за други своя. Любить Бога больше всего и ближнего, как себя. Скажут и соврут. Я буду все согласно великой обоюдоострой логике выводить. Обожаю логику. Итак. Если вам придется когда-нибудь, ну хоть на Страшном Суде, например, э… э… разрешить такую задачку. Вот твой брат. Он грешил, грешил много, за эти грехи он пойдет в ад. Ну-ка ты, которому праведная жизнь подготовила райское блаженство, пойдешь ли ты за этого человека в ад, погубишь ли душу из любви к ближнему? Решай. Это, конечно, скажет Бог. Как ты выпутаешься тут? А? И как выпутается Бог? Если ты согласишься, то как будто ты падешь, но как будто и возвысишься. И если Бог это одобрит, значит христианство — величайшее самоутверждение, величайшая любовь к себе. Если же ты не согласишься и Бог это одобрит, то опять-таки, с одной стороны, ты свою душу сберег, и значит, опять эгоизм, самоутверждение, а с другой стороны — падение, ибо себя пожалел, низок оказался. Да. Все истинно и все ложно, и все, что угодно, я могу доказать, а убеждения — вздор. Ибо опять:

1. Человеку свойственны ошибки.

2. Убеждения — дети человеческого ума и опыта.

3. (вывод). Убеждения человека могут быть весьма и весьма ошибочны.

Вы скажете: ошибки можно исправить. Да ведь через сколько сокровищ, раздавленных вашими дурацкими убеждениями, вы придете к этому исправлению ошибок? Уф! Ненавижу убеждения! Люди с убеждениями — самые глупые, тупые и вислоухие… А с другой стороны, то, что я высказываю сейчас, — тоже убеждения. Ха! Ха! Ха!

Итак, мое главное убеждение: все истинно и все ложно. Долой убеждения! Мой девиз: да здравствуют софисты[64], Макиавелли[65], Цезарь Борджиа[66], и долой романтиков! Религия, значит, штука, которую можно по-разному повернуть (извините, что я назад оборотился). Как известно, Бог нам дал свободную волю, знал он, что мы ею злоупотребим, знал, что яблоко скушаем (чем соблазнил! сотворил людей любопытными, да и запретил: не ешьте с этого дерева, больно много узнаете. Ловкий Бог!). Знал, что наказать нас за это придется, что ему воплотиться будет нужно и за грехи наши нами же распятым быть.

Как презирает нас Отец-то. А? Мне, дескать, вы все равно что — тьфу! У меня своя цель! Я все знаю, знаю, что не грешить и не дерзить вы не можете, ибо любопытны (я вас такими создал) и за эти грехи и дерзновение вы будете мною наказаны, а потом я приду на землю и пострадаю за вас, сниму с вас проклятье, так что уж потом вы можете в рай попасть, хотя за грехи все-таки вы крупной монетой рассчитаетесь. И святые будут среди вас, только не своей «свободной волей», а моей благодатью…

Так позвольте, господин Бог, зачем Вы нам свободную волю дали? Мы бы с одной благодатью прожили. А то она только соблазн, да и Вы же ею в глаза тычете: я, мол, не насильник, я вам свободную волю дал. Во зло употребите — накажу, а в добро — награжу. Да ведь воля-то наша. Мы не хотим идти за Вами, и оставьте нас в покое. Наказывать-то к чему? «Не вашего ума это дело. У меня своя цель!»

Да какое нам дело до Вашей цели? Мы, может быть, к ней бы и не пошли, узнавши ее. Но с Богом разговоры плохи: сейчас окривеешь, ослепнешь, лишишься языка, будешь, как Навуходоносор[67], траву жрать…

Вы думаете, что я Христа не люблю и в будущую жизнь не верю? В том-то и дело, что Христа я люблю и в бессмертие верю, да не по мне все это: не благонамерен, не благонравен — по мне лучше с Мефистофелем беседовать, чем с ангелочком. Скучно и пресно в раю, господа, так, романтизм какой-то.