Восемь глав безумия. Проза. Дневники

Что еще после религии? Да! Искусство, творчество, т. е. и любовь. Потолкуем сначала о любви, а творчество оставим. Я — сладострастник, говорю открыто, сладострастие дает тон всем моим духовным и физическим переживаниям. Но определим прежде всего это явление. Сладострастие? Что это за штука? Какие люди сладострастны? Грех оно или добродетель? Так называемый нормальный человек скажет: есть здоровое сладострастие молодости. Оно таково: «Ах! Супружество! Брак! Какое это великое установление! Деторождение — какое это священное право или обязанность! И как это прекрасно: соединить общественную деятельность с личным счастьем! Жить полной гармоничной жизнью социального существа и индивида!». И пошла белка прыгать в колесе. Затем этот же нормальный человек прибавит, морщась: «А есть другое. Знаете, болезненное, извращенное. О нем <не> стоит и говорить! Психопатия. Знаете: Вербицкая[68], Арцыбашев[69]. Особенно хороши психопаты Достоевского». О Вербицкой и Арцыбашеве я говорить не хочу. Они глупы, как тысяча ослов, и пошлы, как… не знаю что. Но достоевское сладострастие! О! Это, я вам скажу, вещичка очень недурная. И свойственна эта вещичка только необычайным, сверхъестественным людям. Все святые были сладострастники (за исключением, конечно, первых Афанасиев Великих[70], боровшихся с арианами[71], которые за эту борьбу и титул-то святых получили), все остальные наслаждались в муках, трепетали при виде когтей тигра, его пушистой шерсти, гибких движений… Ведь, собственно, что такое это сладострастие? Необычайное, мучительное обострение наших физических пяти чувств и духовных представлений и ощущений. Так как я чересчур близко знаком с этим сладострастием, то… Например, вам стыдно (кажется, неприятное чувство), но это чувство в вашей душе соединяется с некими ощущениями, вспоминаниями, сознанием, что тот, перед кем вы стыдитесь, видит ваш стыд. После сего соединения это неприятное чувство переходит в еще более сильное, острое, но уже сладкое: вы охвачены каким-то бессилием и желали бы вечно стыдиться. Вот вам образчик сладострастия. А вот и другой… Вы прочли в газетах, что любовница генерала Аффаносовича истязала дочь своего седовласого покровителя. Вы негодуете, возмущаетесь, а в глубине вашей психической организации совершается нечто странное: во-первых, вам становится любопытна «злодейка», во-вторых, вы с ужасом чувствуете, что понимаете и… одобряете это злодейство. В конце концов у вас является желание быть или на месте жертвы, или на месте мучителя, смотря по настроению. Вы говорите, что это дурное свойство у всех может в иные минуты проявиться: в этом, дескать, нет ничего особенного, не может быть, чтобы люди с нежной духовной машиной, люди необыкновенные находили в этом зверском желании наслаждение. Это извращение. Сильно так желать могут только преступники. А почему извращение? И вообще, почему это врут: извращение, неестественно, Природа или Бог (если врет верующий) мстят за это «пренебрежение законов». А имеет ли право Природа или Бог мстить за эти «неестественные извращения»? Зачем «Мать Природа» сделала так, что «извращения» возможны? Сама виновата и наказывает! Несправедливо это, господа, как хотите! Вы скажете, что и в природе не все совершенно. Так к чему нам ее законы исполнять! У меня один закон: я выше всего, выше Природы и Бога, что хочу, то и делаю. Ха! Ха! Ха!

Однако я чересчур «отдалился от темы». Разговор шел о любви! Святое небесное чувство! Блаженное слияние двух существ в чаяньи третьего! Победоносное чувство, которому «все возрасты покорны». Вздор! Сентименты! Кислятина! Что такое любовь, ее экстазы и проч., и проч., и проч.? Предположим, что Вам какая-нибудь «нежная чистая» девушка мечтательно признается: «Вчера… вечером я сидела у окна… Оно выходит в сад… И читала Надсона[72]. Вдруг неожиданно какое-то грустное чудное чувство охватило меня, какая-то нежная тоска, захотелось выплакать накипевшие слезы на милой груди!». Вы, конечно, умилитесь: «Весенняя грусть, предчувствие первой любви». А я скажу: «Девка, видно, на возрасте — пора и замуж. Ишь ее разбирает!». Она врет, что в груди у ней появилось тоскливое сладкое чувство; не в груди, а пониже. Помните, что сказал Платон[73]: «Область высокого и святого в груди человека, а область животных желаний — в животе». Вы восклицаете: «А поэты! Данте! Лермонтов! Эдгар По!». Так ведь поэты! Лермонтов вон говорит:

Мгновение вместе мы были,
Но вечность — ничто перед ним!
Все чувства мы вдруг истощили,
Сожгли поцелуем одним?[74]

Едва ли вы удовлетворитесь минутой да поцелуем. Вам нужно что-нибудь посущественнее. Или Эдгар По: