Восемь идеальных убийств

Я остался в столовой. Трудно было смотреть на собранную Элейн Джонсон коллекцию детективов и сразу же не прикинуть, сколько все это добро может стоить. Хватало тут и откровенной макулатуры – стопок массового чтива в сомнительном состоянии, – но я быстро засек первое издание «Вскрытие показало» Патриции Корнуэлл[81] и одно из ранних изданий «Черного эха» Майкла Коннелли[82]. Интересно, подумал я, что теперь станется с этими книгами, а потом напомнил себе, что я здесь совсем по другому поводу.

– Малколм! – это Гвен кричала со второго этажа.

– Да! – крикнул я в ответ.

– Можете подняться сюда?

Я поднялся по лестнице, тоже уставленной стопками книг по краям ступенек, и нашел Гвен в спальне, где она не сводила взгляд с пары наручников, висящих на гвозде. Я ткнул в них пальцем.

– Ни к чему не прикасайтесь, – поспешно произнесла Гвен. – По-моему, сначала надо снять отпечатки.

– В «Смертельной ловушке» тоже на стенке висят наручники. Они играют критическую роль в пьесе.

– Знаю, – сказала она. – Я вчера вечером еще раз пересмотрела фильм. И посмотрите-ка сюда.

На полу у нее под ногами стояла прислоненная к стенке картинка в рамке – фотография какого-то маяка.

– Вы думаете, что Чарли принес с собой наручники, снял картинку и повесил их на гвоздь, только чтобы мы убедились, что это действительно посвящение «Смертельной ловушке»?

– Думаю, что да, – подтвердила Гвен, после чего двинулась к стенному шкафу. – Итак, он прячется – скорее всего, как раз в этом шкафу, – может, в маске, и потом выскакивает оттуда и пугает ее до смерти.

– Странно, – произнес я. – Насколько нам известно, он впервые ставит сцену, которая напрямую указывает на мой список.

– И впервые убивает кого-то из ваших знакомых.

Мы оба постояли, глядя в сторону шкафа. Гвен произнесла:

– Честно говоря, я увидела достаточно. Я просто хочу, чтобы эти наручники сфотографировали и сняли с них отпечатки.

– Он наверняка был в перчатках.

– Этого мы не знаем, пока не проверим; но да, он наверняка был в перчатках.

Я оглядел остаток комнаты, пока Гвен вытаскивала телефон и водила глазами по экрану – судя по всему, читая только что полученную эсэмэску. Здесь была старая кровать с четырьмя высокими столбиками по углам, небрежно заправленная и накрытая ворсистым розовым покрывалом. На паркетном полу лежали вязаные декоративные коврики, за годы основательно выцветшие. К одной из ножек кровати пристал спутанный мех.

– У нее было какое-то домашнее животное? – спросил я.

– Не помню, чтобы в рапорте об этом упоминалось, – ответила Гвен.

Я попытался представить себе Элейн Джонсон в обстановке нашего магазина – вроде как она никогда не уделяла особого внимания Ниро. В итоге предположил, что у ее сестры была собака или кошка, и хозяйки просто никогда не вытряхивали коврик. Вообще-то ничего в этом доме не блистало чистотой. Я подошел ближе и посмотрел на фотографию в рамке на стене над комодом. Рамка была белой, и ее верхний торец оказался чернющим от грязи. Вставленная в эту рамку фотография изображала некое семейство в отпуске – отец в рубашке-поло, мать в коротком клетчатом платье и роговых очках. С ними – четверо детей: два мальчика постарше и две девчонки помладше. Они позировали перед огромным деревом, вроде как секвойей – похоже, где-то в Калифорнии. Я наклонился, пытаясь определить, кто из этих малолетних девчонок Элейн, но фотография была слегка не в фокусе и выцвела от времени. Однако я пришел к выводу, что Элейн – младшая из двоих, та, что в очочках, прижимающая к боку куклу. Она единственная из всех детей не улыбалась.

– Готовы? – спросила Гвен.

– Конечно.

Когда мы спустились вниз, я всмотрелся в глубину гостиной, увешанной книжными полками.

– Можно я гляну на книги, совсем быстро? – попросил я, и Гвен, пожав плечами, кивнула.

Сразу стало ясно, что сестра Элейн тоже была заядлой читательницей и что большинство книг, заполнивших гостиную, принадлежали ей. На фоне засилья всякой документальной прозы, художественную литературу здесь представляли разве что исторические романы. Одна из полок была целиком отведена Джеймсу Миченеру[83]. Но имелся и высокий шкаф, задвинутый в угол, вид которого наводил на мысль, что поставила его туда именно Элейн. Здесь одну из полок занимала коллекция винтажных стеклянных пресс-папье, основательно покрытых пылью. Остальные были заставлены опять-таки детективами, рассортированными по авторам. Я с удивлением увидел здесь пару-тройку работ Томаса Харриса[84] – писателя, которого Элейн однажды назвала при мне «переоцененным извращенцем». С неменьшим удивлением узрел я здесь и экземпляр «Утопленницы», пока не обратил внимание, что стоит он между «Незнакомцами в поезде» и томиком «Смертельной ловушки». По моей спине пробежал холодок. Наличествовали все книги до единой – все восемь из моего списка, – аккуратно расставленные по порядку. Я подвел Гвен к шкафу, и ее глаза стали огромными. Она зафотала их на телефон и спросила:

– Как думаете, это он принес их сюда или они уже здесь были?