Восемь минут тревоги (сборник)

Но сейчас Апраксину нужны были не команды, пусть и справедливые в конечном счете. Командовать он и сам умел — не хуже начальника отряда. И давать начальнику заставы совет вести тревожную группу по наиболее вероятному направлению движения нарушителя по крайней мере нелепо, потому что это даже не арифметика, а счетные палочки первоклашки, азы. А что предпринять в данном случае, в конкретной ситуации? Вызвать из заслона или с заставы другого вожатого с собакой? Не имеет смысла: в оба конца и далеко, и времени затратится больше. Оставить или, точнее, бросить Чупрова одного он тоже не мог — не позволяла совесть, сопротивлялся разум…

Будто подслушав мысли лейтенанта, Чупров попытался встать, оторваться, наконец, от притягивающего его, будто магнитом, прохладного валуна. Но тело еще плохо слушалось его, в голове по-прежнему стоял такой гул, словно десяток бондарей, действуя в полном согласии, сбивали с бочек ржавые обручи.

— Цеза! — тихо позвал он собаку, чтобы хоть что-то сказать и немного себя взбодрить. — Иди ко мне. Ну иди, дурочка, иди. Вот так, умница.

Апраксин излишне пристально следил, как ничего не понимавшая Цеза, тоже, по-видимому, обескураженная задержкой, послушно подалась вперед, на ходу виляя длинным и сильным телом, ткнулась мордой в колени Чупрова. Лейтенант избегал смотреть на самого инструктора, чтобы тот, не дай бог, не прочел в его взгляде нетерпения и досады. Сейчас Апраксин даже больше надеялся на Цезу, чем на самого хозяина, мысленно молил ее помочь Чупрову прийти в себя, потому что ни в чьих других руках собака работать не будет, а только она одна сейчас безошибочно могла указать точный кратчайший путь, который избрал для себя нарушитель границы.

— Я скоро, — зачем-то пообещал Чупров лейтенанту и остальным солдатам. — Вот только оклемаюсь, и все пройдет.

— Конечно, — с какой-то нарочитой, непривычной для себя бережливостью в голосе поспешно ответил Апраксин, хотя в этот момент с языка готовы были слететь совсем иные, более жесткие и требовательные слова. — Ты скоро оклемаешься, — повторил он вслед за Чупровым. — Ничего…

И как бы в подтверждение его слов долговязый радист, столбом возвышаясь на нижней каменистой террасе, когда Чупров на него оглянулся, через силу подмигнул ему, как бы подбадривая, по потом, не выдержав виноватого, отчего-то заискивающего взгляда инструктора, отвернулся, закусил нижнюю губу.

Поднятая солдатами пыль, от которой собака чихала и потешно терла когтистой лапой нос, постепенно улеглась. А может, это солнце, светившее уже совсем по-вечернему, так изменило цвет каменной пудры, что она стала неразличимой для глаза? Ведь и видный с высоты перевала густой мох на недалеком теперь болоте, обычно сиявший обманчивой изумрудной зеленью, сейчас казался сумеречно-бурым, невзрачным, как бы выгоревшим.

Тишина и покой обволакивали землю, замиравшую перед сном. Пора было, несмотря ни на что, подниматься, топать к болоту, куда, по всей вероятности, держал путь нарушитель. Чупров и ненавидел себя за слабость, за то, что другие вынуждены были его ждать, и остро желал себе одного: решимости, твердости духа и тела.

Он рывком вскочил, охнул беззвучно, потому что тело словно прошило жгучей молнией. Но Чупров не поддался мгновенному порыву сесть и никуда не идти, а только крепче, стремясь пересилить слабость, потуже намотал на кулак поводок. Надо было прийти в себя, почувствовать под ногами твердую почву, унять шум в голове и ушах, и на эту трудную работу у него ушло много сил. Но вот прояснилось в глазах, спала с них мутная пелена, за которой открывался простой и будничный мир в безмятежном и ласковом сиянии вечернего солнца.

— Цеза, след! След, Цеза, — тихо сказал инструктор собаке, и умное животное не рванулось вперед, иначе бы Чупров не устоял, а медленно, с оглядкой, потянулось к болоту, постепенно убыстряя и убыстряя ход.

Снизу, от близкого уже болота, шибануло тяжелым духом, который, однако, не остановил погоню, не заставил людей замешкаться даже на краткий миг.

— Молодцы, орлы, молодцы, — подбадривал солдат заметно повеселевший Апраксин. — Еще чуть-чуть поднажмем…

Стало ясно, что болота не миновать, и потому бежали в заданном направлении, едва сдерживая темп, чтобы не обгонять собаку.

Поначалу жутко было видеть такое количество бесполезной, непригодной для жизни масляно-черной воды, в которой кроме мха не тянулось к солнцу ничто живое. Даже белощекая крачка — неизменный обитатель топей — и то не вила здесь гнезд, держалась подальше от столь гиблого места. Лишь чудом зацепился по обе стороны узкого болотного клина стойкий к затоплению кипарис. Но и тот не удался мощью, ник и чах в застоялом воздухе и вязкой взбулькивающей грязи. Пограничники сюда тоже редко наведывались — не было особой нужды, потому что какому нарушителю придет в голову заживо топить себя в вонючем болоте?

Открывал или, наоборот, запечатывал болотную горловину рыжий, без малейшей растительности каменистый утес, от которого вправо и влево тянулся зыбун. Апраксин знал, что в таком зыбуне запросто можно было увязнуть…