Восемь плюс один

Перед нею стояло фруктовое мороженое, кажется, земляничное, что выглядело по-королевски холодным и безвкусным. Я содрогнулся от холода, который принес с собой в помещение кафе, а она сидела рядом и маленькой ложечкой отправляла мороженое себе в рот.

— Как продвигаются твои рисунки? — спросил я, приняв у продавца чашку кофе.

— Если по правде, то я не многое успела, мистер Крофт. Да я и не слишком честолюбива. Мне кажется, что это все зависит от настроения, — она шмыгнула носом и вытерла его платком.

— Хорошо, у тебя еще есть время, чтобы разобраться в своих амбициях.

И как всегда я обжег свой язык горячим кофе.

— Как Майк? — спросила она.

— Замечательно.

— Я себя ненавижу, — объявила она, взяв маленькой ложечкой огромный шар мороженого, с которого капал сироп. — Я обещала себе, что не буду упоминать его имя хотя бы шесть ближайших месяцев, и вот — вау… произнесла.

— Нельзя себя ненавидеть, Джейн. Ты слишком уж хороша для этого.

— Далеко не все так думают обо мне, — сказала она, теребя волосы, снова открыв на лбу созвездие боли. Она фыркнула. — И после всего я должна быть лучше всех…

Я подумал: где же та самая девушка-лето в обнимку с Майком в красной машине по дороге на пляж, а затем в бикини — загорелая и красивая?

— Ты — не все, Джейн. Ты — красива и талантлива. И когда-нибудь некоторым ухажерам еще дашь фору.

Она послала мне нездоровую улыбку.

— Хороший вы парень, мистер Крофт.

И я подумал о том, что еще недавно какое-то время я был ее врагом, потому что она влияла на успеваемость Майка, когда он за ней ухаживал. И я скрипел зубами от всех ее «вау». Теперь мне о многом было жаль.

— Мне бы хотелось что-нибудь для тебя сделать, Джейн, — сказал я, поворачиваясь к ней. Несмотря на то, что ее глаза покраснели от холода, также как и ноздри, она была все такой же красивой: оставались все те же зубы для телевизионной рекламы и блестящие волосы. С моим желанием возросла и печаль. Всем своим сердцем, я бы сделал для нее все, чтоб она была счастлива, но знал, что ничем не смогу ей помочь.

— Всего можно добиться самому, мистер Крофт, но, все равно, спасибо.

Она закончила фруктовое мороженое, облизала ложку, а затем нашла в сумочке еще один платок.

Она соскочила с табурета и снова посмотрела на меня, словно задумавшись, будто забыла о моем присутствии. И почему бы нет? Я был всего лишь отцом Майка, а не им самим.

— Передайте привет миссис Крофт, — сказала она, отходя от табурета. — И Джулии.

Я смотрел ей вслед, когда она уже направлялась к двери: потертые джинсы, повторяющие рельеф ее изящных бедер, длинные волосы, куртка, украшенная названием школы. Ее невозможно было отличить от миллиона других. Моя чашка из-под кофе уже была пуста. Печаль осталась. Я поднял глаза, чтобы увидеть в зеркале свое отражение: «Хороший вы парень, мистер Крофт…» — как и миллионы других. Я видел линии морщин, напоминающие круглые скобки, заключающие в себе мои губы, редеющую линию волос, маленькие обрывки плоти под глазами, и пучки седины в волосах. Если все девушки для меня выглядят так, как Джейн, то, наверное, все отцы ими также воспринимаются одинаково.

Я заплатил за кофе и купил газету. По дороге домой я подумал о грустном: нужно ли так отличаться от остальных? И я себя спросил: «Что, никогда не смотришься в зеркало? Только во время бритья?»

Протестанты плачут тоже

Для начала, за короткий промежуток времени между Пасхальным Воскресеньем и Днем Благодарения в 1938 году мой брат Арманд уже успел влюбиться одиннадцать раз. Ничего удивительного в этом не было — по крайней мере, для меня, когда тремя годами позже, как-то вечером за ужином он объявил, что просит у родителей разрешение на брак.

Казалось, что в любом случае свадьба была неизбежным концом мук любви, и я удивлялся, почему же он не женился раньше.

Все выглядело так, будто отец вовсе и не отреагировал на эту новость, его широченные плечи, проходящие не в каждый дверной проем, ссутулились, когда он медленно и старательно пережевывал кусок кровяной колбасы, но мать глубоко вздохнула и бледными глазами посмотрела на отца, а затем на Арманда, не веря своим ушам. Остальные сидящие за столом мои братья и сестры вдруг хором засвистели, застонали, будто суда, собравшиеся в главной гавани Бостона.

— Но тебе лишь девятнадцать, — возразила мать, машинально подложив Эстер еще один шарик картофельного пюре. Ее аппетит несколько смутил мать, наверное, из-за гордости за нашего отца, который полагал, что детям важно есть также много, как и мужчинам пить пиво.