Восемь сантиметров: Воспоминания радистки-разведчицы

Препроводил меня в особый отдел. Начались подковырки: откуда, что, почему без документов? Только на следующий день додумались — позвонили на геленджикскую пристань. Там, слава богу, вспомнили, что был звонок из Сочи — просили посодействовать в быстрейшей отправке сержантов Максимова и Евдокимовой. Ее не дождались. Максимов уехал один…

…Каково мне было это слушать и держаться в рамках! Но в подобных случаях волнение и крик не помогают. Я же сама была виновата, не кто-нибудь. Хорошо еще, мне дали талоны в столовую и кое-как накормили. Но отправили с попутной машиной только после того, как связались каким-то образом с начальником нашей «Школы».

И вот я приехала. Стою навытяжку перед подполковником, дрожу от усталости, от страха, от голода. Подполковник смеется:

— Вы, Евдокимова, ни в чем не виноваты. Виновата Клава Пилипенко: в радиограмме вместо баркаса получилась у нее барка. Не знаете Клаву? Вот, знакомьтесь — наш новый штабной радиооператор.

Ко мне подходит девчурка моего роста, пунцовая от переживаний, вытягивается по стойке «смирно»:

— Товарищ сержант, в первый и в последний раз. Я никогда кораблей не знала. Барка, баркас, думала — одно и то же…

Подполковник ворчит:

— Штабному оператору не думать надо, а точно шифровать текст, точно передавать, точно принимать… Идите. Идите и вы, Евдокимова. Отдохните, приведите себя в порядок, а завтра утром ко мне.

Клава вышла, а меня начальник зовет обратно:

— Жаль, жаль, что вы опоздали… Вместо вас пришлось послать вашу подругу Дашу Федоренко…

Я хотела спросить куда, но вовремя вспомнила, что подобные вопросы задавать воспрещено. Еще больше хотела спросить, здесь ли мой напарник по практике. Подполковник прочитал мои мысли:

— Больше всех, знаете, кто переживал ваше исчезновение? Максимов. — Хитро прищурился и продолжал: — Ну да это и понятно: ведь документ у него был и на себя и на вас.

Я обрадовалась, забилось сердце.

— Можно мне идти, товарищ подполковник?

Он кивнул. Я вылетела как пуля. При выходе меня дожидалась эта самая Клава Пилипенко, схватила за рукав:

— Прости, Женя. Я ведь не такая опытная, как ты.

Вырываюсь от нее, спешу:

— Да ну, что такого! Я даже думала, что сама перепутала…

Клава меня держит.

— Тебя велел поцеловать… Аверкий.

— Где он?

— Этого я тебе не скажу.

Отдыхать я не пошла. В столовой во время обеда невольно стрельнула глазом на тот столик, где всегда сидел Аверкий. Увидела другого мальчика. Цыганистого на вид. Он мне откровенно подмигнул, и многие это заметили. Он расхохотался, но никто больше смеяться не посмел.

Тут хоть и были одни новички, все знали, кто я и где побывала.

Откуда могли знать? Да вот такая Клавка разве может сохранять личные тайны? Смотришь — за личными начнет разглашать и военные.

Я разозлилась на эту девчонку — душа против нее кипела. Вы бы посмотрели — нехорошее лицо. Носик — как все равно клюв у курицы. Ах, думаю, какая же ты все-таки. Из-за тебя не повидалась, не попрощалась. Из-за тебя, может быть, на всю жизнь потеряла любимого…

Я весь вечер гуляла одна. Кто со мной встречался, по лицу догадывался: не тронь, будет плохо… Под конец разум все-таки взял верх над сердцем. В самом деле: при чем тут эта Клавка? Неужели от нее зависит, что людей разлучают? Она еще хорошая, искренне жалеет… С другой стороны, интересно получается. Еще в школе я была отличницей, ни в одной радиограмме не допускала даже малой ошибки. На месте командования надо бы именно такую, как я, сделать штабным оператором. Нужен хороший слух, быстрота и точность, а отвлекаться не положено. Думать о чем-то другом оператору опасно — глядишь, что-то перепутаешь.

Неужели и правда позавидовала Клавке? Я тому позавидовала, что она может в радиосеансе с Максимовым передать ему слова привета. А так разве сравнится оператор с радистом-разведчиком? Куда бы я ни пошла, ловлю на себе взгляды, полные уважения. И не одни новички — командиры тоже поглядывают. А что такое Клавка? Секретная девчоночка, и больше ничего…

Вспомнила я и баржу. Как же было досадно, что не имела права рассказать Серго о своих подвигах. Он показывал шрам, потом при неистовой качке побрился, чтобы я поняла, какой он опытный моряк…

Так я думала, но мыслями своими осталась недовольна: нехорошо, несправедливо ты рассуждаешь, Мельникова-Евдокимова! Серго тебе дал урок, чтобы не воображала и не зазнавалась. Такие, как он, хоть и не числятся в армии, испытывают и тяготы и опасности наравне с нами. Потом вспомнила его горькие слова: «Отца-мать встретишь — тоже не признаешь? От брата родного отвернешься?!» И действительно, обнял, как родную, и ухаживал, как старший брат. Я его обидела недоверием — он простил, укрыл меня, согрел. Я хоть ничего у него не выспрашивала, он успел сказать, что папа и мама живы-здоровы, что Верка растет, что Мотя воюет…

За эту ночь моя ватная подушка вся пропиталась слезами. А утром начальник оперативного отдела штаба Северский сразу же после завтрака вызвал в кабинет для серьезного разговора.

* * *