Тогда все стали обниматься. Потом долго грузили немецкие автоматы и все наше имущество. Мою рацию отнял у меня матрос. Мы еле вскарабкались. Я уселась прямо на дно и чувствовала, как внизу бьется живая морская волна. Матросы дружно взялись за весла. Мы плыли долго, не меньше получаса. Вся моя бодрость куда-то пропала, и я уткнулась в колени не то Сагарде, не то Вилюю. Но вот и подводная лодка. Мы подымаемся по трапу, спускаемся в тускло освещенный железный квадрат. Пахнет карболкой и чем-то еще. Я падаю на чьи-то руки, иду коридором, слышу шум дизелей. Потом меня заставили снять сапоги и бушлат, куда-то уложили… Не знаю, сколько времени спала.
…Мы прибыли в Геленджик, на ту самую пристань, откуда я уплывала на барже. Вот и опять стоит нефтеналивная посудина. Екнуло сердце…
Часа два околачивались в Геленджике, потом за нами пришла машина. В расположение своего штаба мы прибыли к ужину. Ребята нас встретили шумно и радостно.
— Э, Чижик! Теперь и ты не Чижик, а какая-нибудь Маша или Паша, — шутят они.
Им что. Они полковые разведчики, прозвища им дали на один вылет.
— Нет, — говорю. — Я Женя Чижик навсегда!
— Ну уж и навсегда. Война-то ведь идет к концу…
Я тяжело вздохнула.
Когда я проснулась, в комнате никого не было, снаружи по стеклу потоком лила вода, я сунула руку под подушку, чтобы посмотреть на часы; они стояли. Если б меня спросили о моем самочувствии, сравнила бы себя не со скелетиком, а с мокрой тряпкой. Помню, что ходила в баню, но сил было так мало, что вымылась кое-как! Теперь надо бы снова помыться, но вылезать из-под одеяла не хотелось. Разведчикам, вернувшимся с задания, отсыпаться не возбранялось, начальство нас жалело. Все-таки я поднялась, но так все болело — и руки, и ноги, и спина, и шея, — что я тут же и повалилась обратно. Потом слышала сквозь сон, что кто-то возле меня стоит. Я понимала, что не девушка, а парень. Он спрашивал, я что-то отвечала. Вроде бы никого кругом не было. Вполне возможно, мои подружки нарочно ушли. Этот мужчина или парень, не знаю кто, меня поцеловал и со мной попрощался. Вдруг до меня дошло, что голос был Аверкия. Тут я вскочила как полоумная, закричала:
— Верка, Ава!
Мне никто не откликнулся.
Хотела бежать, но была в одной рубашке… К нам на второй этаж парням заходить строжайше воспрещалось, и я подумала, что мне приснилось. Преодолевая боль во всем теле, я торопливо оделась. Все сильней лил дождь, и от этого темнело. Кучей ввалились девчонки, и первой меня стала обнимать Даша. Она меня обнимала и целовала, а я ей говорила:
— Пусти, мне нужно бежать, здесь только что был Аверкий!
Этим я себя выдала перед всеми девчонками, но они и не подумали удивляться. Они меня разглядывали и жалели, что так ужасно исхудала, старались утешить, будто со мной что-то случилось; я их не понимала.
Оказалось же вот что. Действительно, они тайно пропустили ко мне Аверкия, который должен был немедленно уезжать: его ждала внизу машина. Девчонки, не знали, куда его направляют. На что уж Даша была пронырливой и умела подладиться к начальнику связи, который ей доверял и уважал ее, на этот раз о том, куда поехал Аверкий, никто никому не сказал ни слова.
Было шесть вечера. Даша меня утащила на крыльцо. Только она стала рассказывать, смотрим — подкатывает «виллис» и вылезает Женька Харин. Грязный, измятый, измученный. Шатаясь от усталости, он поднимался по ступенькам и нас не замечал. Мне было совершенно непонятно, откуда он мог взяться. Ведь пропал без вести, майор Зубр послал вместо него вдогонку группе Мрачного — Еремейчика Володьку Бушуя. Конечно, я оставила Дашу и кинулась к Женьке. Стала его трогать, заглядывать в глаза. Он мне улыбался несчастной улыбкой и повторял: «Чижик, Чижик, Чижик», будто сам себе не верил, что видит меня.
Даша говорит:
— Пусть идет отдыхать.
А он как заорет на Дашу:
— Сама отдыхай, мне надо поговорить с Чижиком!
Моя подружка дернула плечом и, обиженная, ушла.
В глубине гостиничного сада стояла беседка. Мы там уединились с Женькой, и он мне торопливо рассказал: