Восемь сантиметров: Воспоминания радистки-разведчицы

Пошевеливая вокруг себя руками, нащупываю влажный мох. От этого со страшной силой вспыхивает жажда. Мажу ладошками по губам и вроде бы лучше. Лучше. Лучше! Мелькает сознательная мысль-приказ: немедленно прятать рацию и шифр. И, послушная приказу, ползу. Дикая боль в спине, но я ползу. Куда? Да вот бугорок. Это заросшая мхом кочка. Ой какая хорошая! Под ней можно закопать и рацию и шифр. Закопать и запрятать… Опять дикая боль в спине. Наверное, я упала на диск автомата. Как бы не перешибла позвоночник… «Черта с два ты бы тогда двигалась!» И тут я обрадовалась, чуть не расхохоталась: думаю, соображаю, могу соображать… Левая нога разбухла, будто налилась свинцом. Закусив губы, ползу к кочке и тычусь носом в пушистый мох. Он весь покрыт росой, как бисером. Я с жадностью впитываю в себя эту влагу. Чуть горьковатая, она щиплет мне горло, но не могу оторваться, тяну в себя вместе с пушинками мха… Стало легче. Финкой подрезала мох у пня, подняла его, как угол одеяла, накрыла шифр и рацию… Конечно, маскировка не ахти какая, да на первый случай сойдет. И вновь я ползу, подбираюсь к сосне, чтобы попробовать поднять свое побитое тело. Обхватив липкий ствол руками, я начинаю подниматься, опираясь на правую ногу. От напряжения кружится голова, сильно тошнит. И все же я поднимаюсь во весь рост… Только собралась шагнуть, меня подкашивает невыносимая боль в позвоночнике, и я падаю на бок.

Сколько так лежала — не знаю. Очнулась, когда солнце висело над верхушками сосен. Его лучи пронизывали лесную чащобу и достигали земли. Как зачарованная вглядываюсь в красоту окружающей природы. Меж деревьями высоко в небе летают птицы. Приятно успокаивая меня, шумит лес. Высоченные сосны покачиваются и тихонько поскрипывают. На молодом подлеске шелестит хвоя. А все вместе почему-то напоминает мне море. Будто волны шумят, накатываясь одна на другую. Является мысль, что, пожалуй, я умру в этой спокойной красоте. Нет! Нет-нет! Я ругаю себя за слабость. Ведь мы выбрасывались в эти леса для большого дела. Ведь я уже взрослая. Я выросла на восемь сантиметров. Неужели только стала длиннее? Неужели только вытянулась, а сильнее духом не стала?!

Где-то гремит одинокий выстрел. Наш условный сигнал — два выстрела или два коротких свистка. Достаю пистолет и снимаю предохранитель. Лежу, прислушиваюсь. Голову поднять не могу — она бессильно падает на кочку. Вдруг голоса, опять выстрел, второй. Что это? Мне послышалось? Нет, это наши сигналы. Вытянула дрожащую руку с пистолетом и дважды выстрелила. Повернуться не могу.

— Ребята, смотрите, парашют. Чижик где-то близко.

— Да здесь никого нет, только парашют с обрезанными стропами.

— Вот кто-то за деревом лежит.

Я узнаю голос Женьки Харина. Чуть приподнимаю голову и вижу — ноги, ноги, ноги… Надо мной склоняются Транквилицкий, Чепига, еще какие-то двое неизвестных…

— Приподнимите меня, приподнимите!

Мне кажется, что я ору во всю глотку, но меня спрашивают:

— Что, что? Говори громче.

— Приподнимите, — повторяю я, но когда чьи-то заботливые руки поднимают мне голову, я кричу так сильно, что сама себе становлюсь противна.

И опять меня опускают.

— Что, Чижик, что, милый? Больно?

Я успела заметить — народу-то, народу! Тут и старик с бородой, тут и парни, и девчонки. Тут какие-то… в немецкой форме. От их вида меня опять стало тошнить. Долго я потом привыкала к тому, что партизаны носят немецкие мундиры. Мне к губам подносят флягу с водой. Пью, пью, не могу оторваться. Потом осторожно-осторожно десятки рук перекатывают меня на плащ-палатку, потом несут, а мне очень стыдно своей беспомощности.

И вот я в отряде Салая. Он сам в папахе с красной лентой склоняется надо мной. Тут и Чепига. Но Чепига обыкновенный — нет у него ни папахи, ни красной партизанской ленточки.

Был жаркий июньский день. Повозку с сеном, на которой уложили меня заботливые салаевские партизаны, вкатили в тень пушистой сосны. Под головой у меня оказалась мягкая подушка. Вот уж чудо так чудо! За всю свою разведческую жизнь в тылу врага подушки не знала… Пришел пожилой доктор с красной ленточкой на фуражке и с красным крестом на рукаве. С ним толстая старушка в белом халате, она назвалась тетей Маришей. Доктор пока поверхностно меня осмотрел, покачал головой и принялся срезать ножом все лишнее: грудной обхват, ремень автомата, а потом и голенище сапога…

— Что вы делаете! — с ужасом воскликнула я. — Сапог… Где я потом возьму сапог?

Все кругом расхохотались, а доктор сказал:

— Ох, не скоро тебе понадобится на этой ноге сапог.

— Что, и ногу хотите отрезать? — испугалась я.

— Успокойся, все будет в порядке. Ну-ка, тетя Мариша, принесите-ка нам шины… Ладно, пока погодите, надо ее со всех сторон осмотреть. Любопытных попрошу из кабинета удалиться!

Ну и шутник был этот доктор! Какой уж кабинет. Госпиталь под открытым небом.

Доктор понимает, что моему командиру надо со мной поговорить. Он берет тетю Маришу под руку, отводит, и я слышу, как шепчет ей:

— У нас где-то там есть муравьиный спирт.