Восемь сантиметров: Воспоминания радистки-разведчицы

— Товарищ Зубр очень высокого о вас мнения. Он жалеет, что судьба вас разлучает и вам уже вряд ли удастся вместе вылетать в тыл врага…

Тут произошла заминка — я уставилась на треугольничек письма, которое лежало на столе. Бумага зеленоватая и шершавая — точь-в-точь на какой мне писал мой папка.

Екнуло сердце. Я давно не имела весточки из дома. Последний раз получила месяца полтора назад. Да и сама писала не часто. Приходилось скрывать. Родители знали, что служу медсестрой в госпитале, они интересовались обстановкой, спрашивали, как повышаю квалификацию, научилась ли делать уколы и перевязывать, не боюсь ли крови. Им интересно было, кто мои подруги. В последнем письме папка забеспокоился — вдруг влюбилась в инвалида, и предупреждал, что такое замужество случается от жалости: у нас соседка Антик Аракелова ходила в военный госпиталь читать раненым газеты и привезла домой безногого, который до войны был кузнецом, а теперь только и делает, что плачет о своей ноге. Что можно ответить на такое письмо? Я не считала, что папка прав. Хоть я и не медсестра, но случись такое с Аверкием — неужели бы от него отказалась?

…Значит, так. Стоит начальник Крымского штаба партизанского движения, смотрит на письмо, потом на меня. Он чуть улыбается, и что-то в его улыбке загадочное.

— Сержант Евдокимова, мы вас все поздравили, а я от своего имени готов еще раз поздравить. Вы уже не первый раз показываете пример личного мужества, преданности Родине и высокой квалификации… А тут, понимаете, что-то не очень хорошо. Вам ведь известно, что существует военная цензура, у нас особенно строгая? Вы же по роду службы дали присягу хранить тайну. Об этом помните?

Я ответила, что помню, и начштаба продолжал:

— Обычно я личной перепиской не интересуюсь. Но вот это письмо… Кажется, от вашего отца, не так ли? Цензор отчеркнул одно место, прочитайте его, пожалуйста.

С этими словами он передал мне в рука письмо моего папки, и я сразу же обратила внимание на отчеркнутые строчки и жирный вопросительный знак.

Вот какие были строчки:

«Доченька, твоя старшая сестра Мотя, которая еще раньше тебя вступила в ряды Красной Армии, хотя она и вполне взрослая, пока что не торопится выскакивать замуж. А если б она даже и захотела пойти в загс, обязательно бы сообщила нам. Потому что так делает всякая девушка, если она уважает своих родителей. И мы бы ей перечить не стали, просто бы поздравили от всей души, поскольку нашла себе пару по любви и согласию. А что сделала ты? Только достигла совершеннолетия и сразу же втайне от нас сочеталась… Может, ты не захотела по какой-то причине об этом факте писать. Так, значит, теперь ты Евдокимова? Что ж, не знаю, поздравлять тебя или как… Кто он, твой муженек, пришли хоть его фото…»

Начштаба ждал, что я скажу. Мне стало нехорошо. Дрожали руки и ноги. Говорю:

— Делайте что хотите — я не виновата. Спросите начальника связи — он вам подтвердит. Я ему все докладывала. По вине оператора штаба я села не на моторный баркас, а на баржу, где оказался знакомый парень, который когда-то ухаживал за Мотей. Он меня узнал, а поскольку был обросший, я его не признала и назвалась, как и положено по службе, Евдокимовой. Тогда моряк вошел в амбицию, на меня разозлился. Скорей всего, оказалось так, что, встретившись в Батуми с моей сестрой, взял ее на пушку: твоя, мол, сестренка вышла замуж и стала Евдокимовой… В тот день, когда я вернулась с практики, меня назначили радистом-разведчиком в распоряжение майора Зубра, а потом выбросили в Крым. И еще раз выбросили. Неужели по одному тому, что меня признал сухумский парень, наш советский моряк, меня бы не послали в разведку?

Начштаба задумчиво отвечает:

— Хорошо, у вас все обошлось благополучно… Вообще-то ничего особенного не случилось, ваше личное дело в полном порядке, болтушкой вы никогда не были… Менять псевдоним? Но вы всем известны как Женя Чижик. Вас знают, о ваших выбросках люди наслышаны… Послушайте, Евдокимова, мы тут посоветовались с товарищами. А что, если послать вас в один из партизанских отрядов?.. Там ведь условия конспирации иные.

Я вспыхнула:

— Это моя мечта!