Восемьдесят сигарет

Все в лагере знают эту историю. Все в курсе, как оно было на самом деле, но помалкивают в тряпочку. Где доказательства? Слова Дианы против слов блатных и одного работяги, который на кресте поклянется, если понадобится, что шлюха лжёт.

Поэтому, если уж ты собираешься изничтожить, «забобрить», превратить в жалкого раба какую-нибудь сволочь – делай это при большом скоплении свидетелей. Как я.

Я не дал ублюдку возможности выкрутиться. Пара сотен глаз видела, как я сделал из человека животное. Пара сотен глаз узрела настоящую магию: волшебное зелье в одно мгновение превратило бога в червя.

Коварное предательство любимой шлюхи.

Шлюха…

Мне начинает нравиться это слово.

Чёрта с два я бы признался вам в этом, но я ведь умираю, не забыли? Скоро я исчезну из этого сраного мира. Поэтому мне уже всё равно. Плевать. А кроме того, вы же читаете эту книгу, а значит, в любом случае всё узнаете. Токарь и Нина будут говорить обо мне ещё не раз.

Ну и пусть.

Я – шлюха.

Но я стал ею не сразу. Сначала меня сделали рабом.

25

Бар на первом этаже придорожного мотеля работал круглосуточно. Трасса никогда не спит. Не спит и бар, готовый встречать заезжих посетителей даже глубокой ночью. Ведь, как правило, только ночью дальнобойщики и просто путешествующие на машинах могут позволить себе, заглушив мотор, пропустить по стаканчику пива или чего-нибудь покрепче.

Когда Токарь допил вторую бутылку водки, время приблизилось к пяти часам утра. Кроме него, бармена и официантки, клюющей носом перед телевизором, в зале не было никого. Бармен – молодой мужчина, внешне очень сильно похожий на того, кто заселял Токаря и Нину прошлым днём. Вероятно, сын. Позёвывая и обречённо поглядывая на часы, он выслушивал пьяную исповедь перебравшего постояльца четвёртого номера, деликатно кивая в нужных местах. Правда, когда бармен понял, что Токарь не обращает никакого внимания на то, слушают его или нет, он совершенно открыто стал раскладывать пасьянс на экране своего смартфона, периодически, с равными промежутками, говоря «угу», даже не задумываясь, к месту оно или нет.

Токарю нужно было выговориться. Хоть в стенку.

– Вот такие вот, кентишка, дела, – заплетающимся языком говорил он. – У меня от нее башка взрывается, понимаешь. Я не знаю… Иногда я смотрю на неё, и она мне кажется такой беззащитной, такой… такой…

Токарь защёлкал пальцами, силясь подобрать подходящее слово. Пальцы его не слушались, и вместо щелчков получалось только шуршание от трущихся друг об друга пальцев.

– Чистой? – наобум подсказал бармен, который, как ни старался не слушать, всё равно улавливал какие-то обрывки из болтовни Токаря.

– Во-во! Чистой! Точно! Тогда мне хочется защитить её от всего на свете, от всего этого говённого мира. Я никогда ни к одной тёлке такого в жизни не испытывал, а ведь я знаю её всего пару дней, прикинь. А иногда она ведёт себя так, что мне просто охота её убить. Взять свою сумку, достать из неё пушку и засунуть дуло прямо ей в рот.

У токаря развязался язык. Где-то, в глубине пьяного сознания, он понимал, что сболтнул лишнего, упомянув об оружии, которое, как теперь знает бармен и официантка, у него есть. Но ему было плевать. И, вероятно, работникам гостиницы тоже, потому что никто из них даже бровью на это не повёл.

– Как она меня заводит, уф-ф! У меня, когда я с ней рядом, яйца звенят не переставая. Если б ты её увидел, ты бы меня понял. Слышь меня, нет?

– Угу.

– Хули «угу»?

– Слушай, друг, – не выдержал бармен, – ты извини, но мне работать надо.

– Да? – театрально удивился Токарь и повертел головой, оглядываясь вокруг. – Ты ведь бармен, верно? Твоя работа – обслуживать посетителей. А здесь, кроме меня, никого больше нету. Значит, я – вся твоя работа. Так что не гони.

– У меня всегда много работы.

– Да ты в телефон рылом уткнулся! Чё ты мне лепишь?

– Хамить не надо, пожалуйста, – разозлился бармен, но Токарь уже о нём забыл. Прищурив один глаз, он старательно целился горлышком бутылки в стопку и бормотал недовольно: