Восемнадцать дней

На заре третьего дня их перевели в другую камеру, расположенную в мансарде, под самой крышей. Комната с дощатыми стенами была похожа на кладовку. Нары остались внизу, сюда принесли только подстилки и кинули их прямо на пол. Здесь было посвободнее, да и не так душно. Все пятеро растянулись на подстилках.

— Тут, вроде, посветлее.

— Да, да, — проворчал Бота, — конечно. — Он внимательно осматривал черепичную крышу, затянутую паутиной и покрытую вековой пылью. — Сейчас еще прохладно, но днем мы просто испечемся. Что придумали, сволочи!

Рядом лежал на боку Ванку. Его с большим трудом дотащили сюда товарищи, так как он на ногах не держался. Его била дрожь, и он жаловался, что ему холодно. Взяв за руку Бота, он сказал:

— Слышь… Я почти ничего не чувствую, будто меня накачали воздухом, и я раздулся… Да холодно, знобит очень… а больше ничего…

— Устал ты, потому и не чувствуешь.

— Да нет. Я немного поспал и отошел. Только очень уж меня истязал этот изверг. Нещадно!.. Ток сквозь меня пропускал. Казалось, поезд мчится во мне. Так било и корчило, вот-вот разнесет… Перед глазами плясали разноцветные пятна, плыли черные полосы. Но я его все-таки обманул. Прикинулся, что потерял сознание. И доктора надул. Это не трудно. Ему страшно или противно дотронуться…

— Успокойся, Ванку. Не говори так много. Пожалей себя.

— Ты прав. Я помолчу. А ты все сам объясни. Скажи, если их возьмут, пусть притворятся, что у них обморок. Это просто. Надо расслабиться и закатить глаза. А веки держать закрытыми… Так можно и врача провести. Он не больно внимательный…

— Ладно, ладно. Все скажу. Лежи спокойно, может, уснешь. Сон помогает.

На третий день тоже никого не увели на допрос. Ежечасно к ним поднимался надзиратель. В каждой руке он держал по кувшину с водой, которые ставил на столик возле двери. Утром он принес два чистых стакана. И теперь, приходя, всякий раз наливал в них воду. Такую холодную, что стенки стаканов отпотевали.

Крыша над ними накалилась. Сильно пахло пылью и раскаленной черепицей. К чему ни прикоснись, все горячее — пол, стены, подстилки. Воздух тяжелый, густой — ноздри его втягивают с трудом. Очертания предметов — а их в камере было совсем немного — расплылись, стали зыбкими, как в мутной воде, вещи казались то очень большими, то совсем маленькими. Предметы струились, качались и отодвигались все дальше и дальше, медленно и неудержимо.

Арестованные лежали с закрытыми глазами, стараясь ничего не видеть. А духота забивала все поры, ее ощущали не только ноздрями, но и лицом, руками, всем телом. Погружались в нее, как в раскаленную липкую трясину. Казалось, если лежать неподвижно, задохнешься. Они поворачивались то на один, то на другой бок, ложились на живот. Но и ворочаться было трудно. Каждое движение причиняло боль, мучительно отдавало во всем теле. Обед принесли двое. Большую кастрюлю с телячьим рагу в сметане, жирным и острым. Надзиратели поставили на стол тарелки, не спеша наполнили их и ушли. Запахло вкусной, хорошо приготовленной пищей.

— Вот бандиты! — сквозь зубы выругался Балинт. — Ишь что выдумали…

Он с изумлением уставился на стол.

— Тарелки, вилки…

Его сотрясал судорожный смех. Из глаз неудержимо потекли слезы. Не отрываясь, смотрел он на накрытый стол и все повторял:

— Тарелки, вилки… Салфеток не принесли. Забыли.

Бота подошел к нему, с трудом волоча ноги. Сел рядом, обнял за плечи.

— Спокойнее, малыш! Спокойнее!

Балинт поднял на него глаза и затих. Потом, придя в себя, сказал:

— Но ты же видишь, что они делают?

— А ты чего от них хочешь? Думаешь, они целоваться с нами будут? Просто они не дураки. Только мы должны быть умнее. Не смотри туда, вот и все.

— Да я и не смотрю!

— Будь умницей, закрой глаза и постарайся уснуть.

— Не могу. Сон не идет.

— Ну, хочешь, я тебе расскажу что-нибудь про девушек?

— Давай.

— Мне тогда было столько лет, сколько тебе, и очень мне нравилась одна девчонка, веселая, бойкая. Работала она портнихой на кукольной фабрике у Нуссбаума. Со мной даже разговаривать не хотела. Крутила с одним конторщиком. Говорила: «У этих заработок твердый, постоянный, не то что у каменщиков: пришла зима — болтайся до весны без работы!» Эх! Она правду говорила…

— Ну и дальше что?

— А что дальше?

— Что же ты сделал?

— Да ничего.

— Ничего?

— А что мне было делать? Она вышла замуж за этого конторщика…

Балинт слабо улыбнулся.

— Ты потому и холостяком остался?

— Может быть.

— А еще говорил, что обучишь меня всяким уловкам, чтобы прибрать их к рукам…

— А что? И обучу. Главное — притвориться, что она тебе ни к чему. Пусть не знает, что она тебе нравится. Пусть сохнет, пока сама начнет за тобой бегать.

— А как быть, если она тоже проявляет равнодушие?

— Тогда ничего не поделаешь.

— Расскажи какую-нибудь историю, которая и впрямь приключилась с тобой.

— Со мной случалось много историй.

— Ну, расскажи какую-нибудь.