Восемнадцать дней

— Есть доктор в селе? — спросил сержант.

— Был, — болезненно скривился Войку.

— Кое-кто позаботился, чтобы его не стало, — добавил дядя.

Сержант понял.

— Фамилия? — пристально глядя на раненого, спросил он.

Капитан не ответил.

— Гэвэнеску, — сообщил Присэкару.

Сержант смахнул пот со лба. Он был молод, на вид ему не исполнилось и тридцати, на погонах виднелись знаки различия вольноопределяющегося.

— Как все произошло?

Дядя рассказал. Когда он упомянул о Некулае, сержант прервал его:

— Кто это Некулай?

Дядя поискал Некулая глазами.

— Некулай! — позвал он.

Только теперь все заметили, что тот исчез. Стали искать его в саду, распахнули дверь каморки. Поиски оказались тщетными. Присэкару в замешательстве поскреб в затылке.

— Кажись, что этот Некулай был его денщиком… Эх, бедолага, — крякнул он с досадой.

Сержант поднял с пола маленький пистолет, укатившийся при падении к самой стене. Крикнул, обращаясь к капитану:

— Твой?

Капитан кивнул. Сержант и Войку помогли ему встать.

— Болит? Сходи-ка, Присэкару, за Рукэряну, — ухмыльнулся Войку и подтянул капитану повязку на плече.

На улице арестованного положили в телегу на сено. Светало. Мужики и бабы группами толпились у заборов. Лаяли собаки, пели ранние петухи.

*

Затихло. Войку и Присэкару ушли. Двор опустел. С ветвей стекали блестящие, прозрачные капли. Голубые полосы освещали небо на горизонте. Прошло минут пять, а возможно, тридцать.

— Ну что, парень, говорил я тебе, что Некулай любит землю, что лопата так и звенит в его руках?!

Пауль провел ладонью по волосам.

У ворот остановились дрожки. Вернулась тетя Ортенсия.

— Я не могла больше терпеть, — заплакала она. — Не могла больше оставаться там… После пожара мне стало страшно. Я попросила, чтобы меня отвезли домой. Мне все время мерещились страхи, господи, пресвятая богородица!.. Я очень испугалась!.. После случая с Некулаем я стала всего бояться…

— Некулай, — вздохнул дядя. — Он будто творил молитву, а не работал… Помнишь?

Тетя не поняла.

— Он спас мне жизнь, — добавил дядя и рассказал ей все, что произошло после того, как они расстались.

— Некулай, — повторила она, побледнев, и закрыла лицо руками. — А доктор Рукэряну…

Дядя глубоко вздохнул.

— Да!..

Тетя ушла в спальню переодеваться. Вышла в своем обычном платье, выпустила птиц.

— Пошли, Пауль! — крикнул дядя.

— Куда? — испугалась тетя. — Сначала поешьте… Сейчас приготовлю что-нибудь…

Дядя и Пауль сели за стол на веранде.

Было еще прохладно, но день обещал быть хорошим, солнце сверкало, по небу плыли легкие, беленькие, пушистые, как ворсинки, облачка.

Перевод с румынского Ю. Воронцова.

ХОРИЯ СТАНКУ

Литературно-критические статьи, монография о Чезаре Петреску, одном из выдающихся румынских прозаиков периода между двумя мировыми войнами, путевые заметки, несколько театральных пьес — все это было не только моими первыми литературными шагами, но и поисками наиболее подходящих для меня жанров и форм выражения. Как мне представляется, я это нашел в своем первом романе «Эсклиопиос» (1965), после чего я окончательно посвятил себя художественной прозе. Следующие мои два романа — один повествующий о событиях конца XVIII века в Дунайских княжествах, то есть об эпохе Фанариотов, второй — об Александре Македонском, создали у литературных критиков впечатление, что я так и останусь автором исторических романов.