Восемнадцать дней

— Подожди! — попросил его дядя.

Порывы ветра учащались и усиливались. Пауль поднял воротник. Туча густой пыли обрушилась на них, коля лицо тысячами игл. Они не отрывали глаз от красноватых языков пожара. Прогремел оглушительный грохот и рассыпался непрерывным каскадом громов послабее. Молнии рассекли темноту ломаными стрелами. Сплошная стена шумного, крупного дождя обрушилась на высушенную зноем землю. Оба сразу промокли до нитки.

— Погоняй! — крикнул дядя.

Они поехали, высматривая в почти непроглядной тьме хоть какое-нибудь укрытие, чтобы спрятаться. Наконец с трудом разглядели очертания какого-то здания, оказавшегося складом, построенным во время войны и предназначенным для возводимых тут, но так и не завершенных сооружений. Распрягли лошадь и завели ее под навес. Съежившись, поднялись по лестнице. Дверь легко поддалась. Ощупью прошли вперед и наткнулись на скамейку. Скинули с себя одежду и стряхнули воду. Наконец уселись на пол, прислонившись к штабелю балок.

— Переночуем здесь? — спросил Пауль. Он вспомнил пожарища в городе и недоуменно воскликнул: — Пожары меня встретили сразу, как приехал!

— Это их последняя ставка, — устало вздохнул дядя. — Меня удивляет лишь одно — Рукэряну… явное несоответствие.

Пауль давно хотел подробнее расспросить о том, что случилось с этим доктором Рукэряну, потому что в скупых словах дяди он слышал не только недоумение и горечь, но и какую-то смутную надежду, что в запутанной судьбе доктора не все выяснено, много непонятного, в чем надо разобраться.

— Что, неужели он был настолько скрытен, так хитрил и скрывал свои мысли, что никогда не выдал себя ничем перед тобой?

— Оставь, — прервал его дядя, — это действительно запутанная история… Мне даже страшно подумать… — Он глубоко вздохнул. — Кое-что ему не понравилось, это правда, многого он не понимал. А я разве все понимаю, разве я всем доволен? Я думаю, что таких людей нет. — Дядя замолчал, но чуть спустя добавил: — Но главное то, что он был заодно с нами… Он не раз говорил мне это. Вот потому-то не понимаю… Или возможно, что… — Дядя зашептал, словно боялся громко говорить: — Ходили слухи, будто бы листовки и письма, распространяемые от его имени, фальшивка, подделка…

Из другого угла помещения раздался голос:

— Он был порядочный человек…

Оба вздрогнули. Пауль вскочил.

— Кто там?

— Я тут укрылся от дождя… Это я, Василе Присэкару…

— Какой Присэкару?

— Из Хойцы.

— Ах, из Хойцы, — спокойнее вздохнул дядя.

— Ну да… Войку меня просил заехать в Секу, дело есть…

— И ты притаился, чтобы узнать, о чем мы говорим, эх ты… — рассердился дядя.

— Я не знал, — в замешательстве пробормотал Присэкару. — Я боялся, не воры ли, не враги ли…

Дядя рассмеялся.

Присэкару чиркнул спичкой. Потрескивающий язычок пламени осветил его худое, суровое лицо.

— Я тоже слышал о господине докторе, — понизил он голос. — Мне рассказывал недавно Ион Абабей из нашего села, вы его знаете, тот, что живет около мельницы. Он дезертировал с фронта в тысяча девятьсот сорок третьем году, жандармы чуть было не схватили его в Бухальнице и не расстреляли. Нашли, говорит, в овраге бумажник с документами; бумаги, правда, уже были попорчены дождями, сыростью… Позвали его, доктора, значит, к больному операцию сделать, ну, а потом уже не знаю, что потребовали от него, он отказался…

Несколько минут помолчали. Слышно было, как вода стекает с крыши.

— Когда школы откроются, господин учитель? — поинтересовался Присэкару.

— Вероятно, скоро.

— Двое у меня, не хотелось бы, чтобы время теряли…

Он возился с огнем, стараясь раскурить отсыревшую цигарку.

Глухой и отдаленный грохот, похожий на орудийный залп, докатился до них. Пауль приоткрыл дверь. Прислушались напряженно, не двигаясь. Больше не слышно было никакого шума. Только дождь продолжал барабанить.

— Вроде поредело, — заметил дядя.

Присэкару поглядел на небо.

— Через десять — пятнадцать минут кончится, — подтвердил он.

Дядя отвязал лошадь.

— Поедешь с нами? — спросил он Присэкару.

— Поеду, — кивнул Присэкару и отправился за своей лошадью, привязанной к столбу за бараком.

В Секу они добрались за полночь. Село спало. Не слышно было собак, даже ветер не шумел, только петухи пронзительно заливались после дождя. Поскрипывали колеса, ритмично постукивали копыта лошадей по каменистой дороге. Остановились у дома. Пауль вошел во двор и распахнул обе половинки ворот. Дядя осторожно развернул телегу на деревянном мосточке. Зажгли фонарь, завели лошадей под навес, напоили, дали по охапке сена.

— Ну, я пойду, — собрался спустя какое-то время Присэкару.

— Отдохни еще, — предложил ему дядя, но Присэкару отказался:

— Ждут меня… — Он поискал, чего бы закурить. Дядя принес ему из дома сухую сигарету. — Будет ли наконец хорошо, господин учитель? — спросил он.

— Должно быть… — задумчиво ответил дядя.

— А когда, господин учитель? — продолжал расспрашивать Присэкару и жадно затянулся.

Помолчали.

— Что они вытворяют в лесах, что с людьми не поделили, господин учитель? — снова спросил Присэкару.

Дядя взял его за локоть.