Восемнадцатое мгновение весны

По возвращении на столе уже ждал обед: миски с супом и кашей. Их быстро разобрали и с аппетитом принялись за еду. К немалому своему удивлению, Павел обнаружил, что он тоже с аппетитом все съел и даже выскреб миску. После обеда все занимались своими делами – читали, курили, беседовали.

Отужинали с тем же аппетитом, коллективно доели принесенную из дома Павлом еду, выпили с хлебом сладкого чаю и закурили. Все были оживлены: еще один день кончился благополучно.

Ночью, ворочаясь на жестких нарах, Павел размышлял. Очевидно, все дело в проверке. Поговорят, соберут все данные, имена людей, даты, адреса, проверят и отпустят. В стране никого не арестовывают напрасно. Ошибки бывают. Он не виноват, это ясно.

Дни тянулись один за одним, однообразные, нудные, тяжелые, но все оставалось по-прежнему без каких-либо перемен. Очень скоро он обратил внимание на людей, которые целые дни сидели за столом и о чем-то шептались со своими соседями. Штейнбрюк объяснил, что это свои адвокаты. За несколько паек хлеба они помогают заключенному развить и обосновать обвинение. Тот, кто согласился сделать признание, должен был его продумать, чтобы оно было логичным и последовательным. Следователь потом его оформит в протоколах.

Павел старался держать себя в руках в тайной надежде, что все откроется в должный момент и во всем разберутся.

Его опять внезапно подняли ночью и куда-то повезли. Впопыхах он даже не успел проститься со Штейнбрюком. Вновь длинные коридоры, окрашенные в бледно-зеленый цвет, лестницы и, наконец, длинная узкая камера на трех человек. На двух топчанах уже лежали люди.

Не успел Павел расположиться, как открылась форточка и надзиратель закричал:

– Подъем!

С одного топчана вскочил пожилой человек и поспешно стал натягивать на себя одежду. Его сосед лежал неподвижно.

– Он что, больной? – спросил Павел.

– Тише! Ради бога! Это товарищ Ильк, бывший заместитель начальника отдела НКВД. Ему в порядке исключения разрешают после допроса спать. Характер у него крутой, его лучше не трогать!

Вот уж с кем Павел не ожидал встретиться, так это с Ильком. А что характер у него крутой, так это Павел знал еще с Германии. В двадцать седьмом Ильк прибыл в Берлин, чтобы создать первую нелегальную резидентуру. Подчинялся он Слуцкому, который в то время работал под «крышей» торгового представительства.

Эти два столь разных человека, конечно, не могли сработаться. Слуцкий до выезда занимал в НКВД более высокую должность, зато Ильк хорошо знал Германию, свободно говорил по-немецки и легко заводил связи. Он быстро сколотил несколько нелегальных групп, в том числе и в соседних с Германией странах, и начал от них получать обширную информацию. Но Слуцкий считал, что большинство завербованных Ильком агентов не нужны, поскольку они недисциплинированные, дорого стоят и даже опасные. Личная несовместимость дополнила тактические разногласия двух профессионалов.

Слуцкий был вежливым и тактичным человеком, тогда как Ильк – циничным, грубым и вспыльчивым.

Естественно, от трений двух резидентов страдала работа. Во время пребывания в Берлине Ильк женился на Александре Плесснер, украинке немецкого происхождения из семьи белоэмигрантов. У нее было три сестры, старшая работала в советском торговом представительстве в Берлине. Ее муж, Павло Ладан, был расстрелян в СССР в 1932 году. У Александры Плесснер был также брат, который являлся членом национал-социалистической партии Германии.

В двадцать девятом подпольные группы Илька после имевших место провалов агентуры были ликвидированы, а сам он с двумя сестрами-эмигрантками возвратился в Москву. Его назначили на должность заместителя начальника контрразведывательного отдела ОГПУ.

К обеду Ильк оделся, умылся и только тогда узнал Корнеля. Они обнялись и начались воспоминания. Несколько раз надзиратель делал им замечания, но они не обращали на него никакого внимания.

– Э-э, не успел я уехать из Москвы! – захлебывался Ильк. – Все хлопотал об этом. Там было бы лучше.

– Лучше? – вырвалось у Павла.

– Да, лучше! – повысил голос Ильк. – Лучше, чем оставаться в Москве. Это, несомненно, вызвало бы ряд неудобств, но я предпочел бы жить в моем крохотном домике в родном Подволочиске, под Тернополем, чем оставаться в Москве…

Он замолчал, и две скупые слезы появились на его щеках.

– Представляешь, я вел до своего ареста дело Кипенбергера, – опять заговорил он. – Я уже выходил из своего служебного кабинета, как раздался звонок из внутренней тюрьмы: «Кипенбергер хочет говорить с вами», – сообщили мне. – Ты должен знать Ганса Кипенбергера. Член КПГ с 1920 года, один из руководителей Гамбургского восстания, руководитель нелегального военного аппарата компартии Германии, член ЦК, депутат рейхстага. Я мог отложить этот разговор до завтра, но я не видел его уже неделю и подумал, что лучше было бы закончить с ним и сказать ему, что мы еще раз увидимся. Я знал, почему Кипенбергер вызвал меня.