Восемнадцатый скорый

Одну, одну лишь хотелось увидеть ему сейчас. Ту проводницу с восемнадцатого скорого. По вечерам он с удивительным постоянством вызывал в памяти эту странную, похожую на сон, ночь, гулкую площадку вагона, ее большие испуганные глаза. Что она испытала в ту минуту, когда он выпрыгнул на ходу из вагона? Страх, тревогу? Что значили ее слезы, если он остался живым, невредимым? Да и что могло случиться с ним. Такая ли мудреная штука — прыгнуть на ходу с поезда. Чему-чему, а этому он научился пацаном, цепляясь за подножки товарняков, проходящих через их небольшую станцию. У ребят их пристанционного поселка прыгать на ходу с поезда было любимым занятием. Садились у железнодорожного моста, где поезд, по обыкновению, сбавлял ход. Ленивому разве только не сесть! Не доезжая двух-трех километров до Диховского разъезда — прыгали. Летом там, в посадках, было уйма клубники, а зимой перед Новым годом они катили туда, в посадки, за елками, выбирая ровненькие, пушистые, в рост себе.

Правда, одна из таких поездок дорого обошлась их товарищу — Славке Золотову с окраинной Подвальской улицы, самому проворному из них. Славка прыгнул небрежно и повредил крепко ногу. Где-то с год провалялся в больнице. Пришел, припадая на правую ногу. И всем стало ясно — Славке больше не кататься на товарняках. Перестал он бегать с ребятами и на речку. До нее было не близко, километров пять полем. И Славке было не угнаться за ними, быстроногими, а охотников тащиться с ним не находилось. Славка рос, раздавался в плечах, а правая его нога — сохла, тоньшала. Он больше не ходил на уроки физкультуры, просиживая эти часы угрюмо в классе, на своей излюбленной задней парте.

Славка Золотов, ставший по своей глупости инвалидом, вспомнился ему не зря. Алексей и сам, после того ночного прыжка, ощутив боль в колене, не на шутку встревожился, и было отчего: первая мысль, которая обожгла, — а вдруг что-нибудь серьезное. Отчислят. Немедля. Как это уже было не с одним.

Об этом страшно было подумать. Он столько мечтал о летном училище, как и другие, немало гордился тем, что учится в том же самом училище, которое окончил первый космонавт Земли, серебристый «МИГ» которого стоял у главного входа в училище… дерзко, отчаянно будоража их души.

Но с коленкой, слава богу, все обошлось. Боль постепенно ушла.

Отгородившись мыслями от чужих разговоров, Алексей дотошно восстанавливал в памяти детали, относящиеся к той поездке, к тому вагону, в котором она была хозяйкой. Якушев на его месте вел бы себя, конечно, иначе. Не торчал бы, как Родин, дураком в проходе, затаенно наблюдая за этой девчонкой, что, по сути, не сидела на месте, то и дело находя себе работу: в белом переднике разнесла по купе чай, делая это сноровисто, ни разу не плеснув перед собой, хотя вагон изрядно качало; но вот уже она, сняв передник, сменив новый дорожный свой пиджак на старенький, бежит, крепко зажав в больших рукавицах кочережку, конец которой раскален добела, отогревать примерзшую систему.

Алексей удивлялся ее неутомимости, женской сноровке, как не раз удивлялся этому, наблюдая за матерью. Что-то схожее было в их усердии, деловитости, аккуратности и заботливости. У матери детей было много, но она не выделяла никого, каждый чувствовал ее заботу; и эта девчонка при всей своей занятости обходилась с каждым пассажиром так, как будто он был у нее единственным.

— Хорошая, предупредительная девушка, — отметил полный старый мужчина из соседнего купе, провожая глазами проводницу.

— Это пока молода, — возразила женщина одних лет с мужчиной, с прибранными наспех волосами, — потом все сойдет.

Мужчина развел руками. Трудно было понять, что означает жест — несогласие со словами спутницы или же, наоборот, принятие ее слов.

Алексею хотелось подойти к проводнице, ведь бросала она на него краткие взгляды, и заговорить. Но для этого нужно быть Якушевым, обладать его настырностью, уверенностью в себе.

Он допоздна торчал у окна, напротив служебного купе, придумывая удобный повод для знакомства, подыскивая нужные слова, но так ничего придумать не смог. Все казалось ему чушью, и от стыда у него горели уши. Он решил, что лучше вот так проторчать столбом, чем с какой-нибудь ерундой подступаться к этой серьезной девчонке. Лишь все испортишь, а ему не хотелось торопить события. Все впереди. Его не смущало, что через каких-нибудь семь-восемь часов он покинет вагон, а она покатит дальше. Он верил: судьба еще сведет их. Он не знал, на чем держится эта уверенность, но она, эта вера, крепла в нем с каждой минутой. Разве он не хозяин своей судьбы? И разве так трудно найти девчонку, если знаешь ее имя, фамилию (благо все это написано на табличке), вагон, номер поезда, наконец дорогу, по которой она ездит…