Восемнадцатый скорый

Не дожидаясь ответа, он отодвинул в сторону оставленные напарницей журналы и сел вполоборота к Антонине, как бы давая ей возможность получше разглядеть свои регалии. Среди знакомых значков — гвардейского, классного специалиста, золотого ГТО, спортивных разрядов по трем различным видам спорта, на груди сержанта красовался и непривычный, не виданный ею прежде красивый значок. Орнамент его составляли пять разноцветных знамен.

— Щит, — великодушно пояснил сержант, — учения стран Варшавского Договора.

Значок этот, как, впрочем, и другие, был не просто привинчен или там приколот к кителю. Каждый имел основу из белой роговицы. А комсомольский значок так и вовсе был вмонтирован в анодированную пластинку, из которой восходил стремительный полукруг ракеты.

Довольный тем впечатлением, что произвел на проводницу, парень от нечего делать стал перебирать журналы.

— Хорошая у вас работа. Все время на колесах. Каждый день новое. Лично — по мне. Что толку сиднем сидеть. Я и сам из-за этого на машину пошел. У вас же, конечно, временное. Выйдете замуж, и откатались. Женщине, как говорится, нужно семейный очаг поддерживать… Это у нас вольняк. Недаром мусульмане каждое утро начинают с благодарности аллаху за то, что не родил их женщиной. Но у нас этих пережитков нет. И потом, какой еще женщиной родиться. На другую и не посмотрят. А вам бояться нечего. У вас всегда поклонники найдутся.

— Ну спасибо, утешили! — сказала Антонина.

— Нет, точно, — заверил словоохотливый сержант. — Я по натуре не влюбчивый, а увидел вас… Думаешь, заливаю, — сержант как бы между прочим перешел на «ты». — Нисколько. Была у меня до службы девчонка. Но теперь кранты. Пока я там трубил, к ней другой подкатился. Ребята кричат: ты начисть ему. А он-то при чем. Если кому и чистить — так только ей. Верно говорю! Но я ее, известное дело, не трону. Ты скажешь, зачем я все это плету? А чтобы ты все про меня знала. Это, как говорится, гора с горой не сходится. Скажи, а у тебя парень есть?

— Э, много, сержант, знать хочешь! — усмехнулась Антонина…

— Нет, а все же? Для меня, может, это важно.

— Как не быть. Конечно, есть!

Парень, видимо, надеялся услышать иное. Он не смог скрыть своего замешательства.

— А он чего, по гражданке или как я?

— Как ты!

— Значит, служит?

— Служит!

— И ты ждешь его?

— Жду!

— Тогда ясное дело. Но ты на меня не обижайся. Лады?

— Лады! — в тон сержанту ответила Антонина.

Парень провел рукой по черным, прямо-таки угольным волосам.

— А я знаешь в кого такой? В мать! Она у меня цыганка. Точно! Отец — русский, мать — цыганка. Меня ребята только цыганом и зовут. Ей-бо! Мать у меня по вагонам ходила. Отец вот так же в отпуск ехал, заспорил со своими. Женюсь на цыганке. И женился. Ну мать, ясное дело, не гадает больше. Она в КБО работает. Мастером по пошиву. Две медали. И орден этот… «Знак Почета». Цыгане любят, чтоб блестело. Я вот тоже.

Парень старался подтрунивать над собой, но было видно, сержант гордится и своими лычками и теми значками, что в длинный ряд выстроились на его груди.

— Послушай, я тебе не надоел? Нет? Ну тогда еще малость посижу. Лады? Скучно одному. Можно, конечно бы, и покемарить. Но я спать в вагоне не могу. А ты? Да хотя вам это дело привычное. Вот так коротаете время с болтливыми пассажирами. У каждого там не душа, а копилка всяких историй. А человеку необходимо разрядиться, выговориться. И кому как не проводнику. По крайней мере надежно. С ним и умрет.

Антонина с улыбкой слушала словоохотливого сержанта. И то верно! Чего только не услышишь за поездку, каких историй не узнаешь. Ушел сержант Кардашев, оставив на всякий случай свой адрес, обещая еще наведаться, а к ней пассажирка из третьего купе заглянула, виновато спичек попросила.

— Надо же, десять часов еще трястись, — вздохнула она, возвращая Антонине спички.

— Оставьте у себя. У меня еще коробка.

— Нет-нет, спасибо. Последняя сигарета! Слово себе дала… К матери еду. Не хватало еще, чтобы она о сигаретой меня увидела. Я мать свою и сейчас боюсь. А от этой отравы пора отвыкать. Хорошего мало. Просто дурь на себя напустила. Другие в девках дурачатся, а я в замужестве к этому делу приохотилась. Через свекровь.

Пассажирка из третьего купе зябко поежилась, поглубже запахнула кофту.

— Да вы садитесь, — сказала Антонина.

— И то верно, в ногах правды нет..

В чайнике еще оставалась заварка, и Антонина предложила незнакомке чай.

— Спасибо. Охотно, — отозвалась та.

— Такую свекровь, как моя, — она отхлебнула из стакана, — еще поискать. То, что с мужем не живу — она постаралась. Все ревновала его ко мне. Всякую гадость про меня собирала. Родился сынишка — того невзлюбила. Не в нашу масть, говорит. А в кого же? От кого? Не знаю! Не наш! Не ветром же надуло? Сама стараюсь улыбаться, а слезы помимо воли. И Юрка, муж мой, нет бы слово сказать, дундуком стоит. А свекровь губы поджала и с ударением: «Вот именно, девушка, не ветром надуло». Хотя Юрка-то знал, у меня до него никого не было.