Вошь на гребешке (СИ)

Пришлось изрядно утомиться, загрузить болью голову, не привыкшую перемалывать так много мыслей, чтобы добиться хотя бы малой пользы. Черна улыбнулась, с интересом изучила готовое копье из ростовой древесины минувшего лета и щелкнула по гладкой поверхности. Всякая победа дарует душевный подъем, пусть ты — не вальз и не лесник — всего лишь разбудила здешний сонный лес, и даже менее того, одну ветку. Преодоление — постоянный труд идущих к свету. Именно поэтому большинство людей полагает таких несколько... невменяемыми. Но в Нитле немного жителей, почему бы им не делать свои глупости так, как они привыкли? То есть каждодневно и упорно.

Исключительно из упрямства, — много рез ехидно поясняла Милена себе и прочим, наблюдая тренировки ангов. Ей, будущему вальзу, позволялось развивать себя для боя умеренно: так, чтобы хватило времени на осознание подлинного дара. Милена уклонялась от занятий, отговариваясь важными делами и — так подозревали многие — опасаясь изуродовать лицо синяком или шрамом. Даже временно. Тэра Ариана знала и это о своей ученице. Заметив её вне боевого двора в урочный час, Тэра с показным сочувствием приподнимала бровь и говорила шепотом в ухо ученице нечто вроде: "Милочка, да у тебя зад отвис, как у старой шолды! И кожа кое-где... ох, ничего, не так все и страшно, просто на мурашки похоже". Милена подначку понимала, но исправно бледнела, никла и пропадала из вида до конца дня. А утром являлась на бой сосредоточенная, лезла в противницы к первому ангу или самой Черне — к тем, кого опасалась всерьез. На две восьмицы, а порой и на три, становилась самой прилежной ученицей боевого двора. Затем успокаивалась относительно внешности — и снова позволяла себе забросить тренировки. Тем более "украсивленная" — слово придумал кто-то из слуг — Милена замечала взгляды очередного воздыхателя и наблюдала из-под ресниц, как её комната наполняется цветами.

— Неужто вы вовсе в бога не веруете? — сокрушено уточнил Игнатий, хотя знал ответ.

— Не надеемся, — утешила старика Черна. — Это другое. Мы стараемся вырастить себя до великана. Ну... как объяснить? Есть иной взгляд, иное пояснение: мы черпаем силу из колодца души. Чем выше нарастим его стенки, тем больше наши возможности. Завалю шааса — одна, да при помощи слабого дерева, не знавшего почвы Нитля, — и колодец мой основательно подрастет.

— Но молитва и есть духовный рост, — предложил свой путь Игнатий.

— Дед, если я не буду заниматься боем и силой по пять часов в день, и это самое меньшее, — строго урезонила Черна, — молиться станешь на моей могилке. Недолго: шаас развернется, наладит постоянную прореху в исподье, подаст своим знак и у вас тут настанет новый порядок.

— Шеффер, если я верно разобрал, — нехотя признал монах. — Страшный человек. Говорят, он предпринял странствие на восток, к диким язычникам, и там погряз в ереси. Горестно мне, что наш монастырь осквернен, что ступал он на плиты двора и попирал гору спящего дракона.

— Что сказал настоятель по поводу того камня? Грааля, да?

— Ты снова думаешь о сиюминутном и не слышишь меня, — огорчился старик. — Он сказал — не грааль сие, а мерзостная ересь, и пусть гостья делает, что сочтет нужным. Еще сказал — хорошо, брат Андреу встретит гостя, он говорит на немецком. Сам настоятель не выйдет и тем выкажет наше подлинное отношение. Но дозволит посещение святынь при одном условии: пусть пришлый поклонится черной деве. — Игнатий нахмурился. — Он поклонится и без препон посетит пещеры.

— Даже ступить в храм не осмелится, — прищурилась Черна с презрением. — Вот увидишь, так будет. Он явится не один. И те, кого вам без моего присутствия не рассмотреть, не пойдут к ней и рабов своих близко не подпустят. Они ж знают, что я здесь. И что их увидят.

— А ну как осмелится?

— Тогда я во всем не права и он милый человек, ваш гость, — усмехнулась Черна, выглаживая ладонями копьецо. — Камень прибран в нижние пещеры?

— Да. У нас припрятан кольт, — без надежды в голосе сообщил старик. — Исправный кольт и много патронов. Пока тут гремела война, мы лечили раненых. Хорошие люди, кольт оставил один веселый француз. Он верил в бога и поклялся после выздоровления жить в мире, совсем как святой Игнатий.

— У меня есть оружие.

— Палка, — еще горше вздохнул старик. Перекрестился и сокрушенно сложил ладони на груди. — Я припрятал в дальнем схроне снайперскую винтовку, да простят меня святые угодники. Её оставил тот сумасшедший русский, совсем был плох, да... Он бредил и смеялся. Он был безбожник, но ему пожалуй, простится, я за него молюсь. И за тебя тоже.

— Спасибо.

Старик покряхтел, поднимаясь, и побрел прочь по тропе, спустился в главный двор и зашаркал к храму. Черна осталась сидеть, свесив ноги со стены и рассматривая долину, простертую ниже уступа с монастырем. Утро и туман мешали примечать детали, но пока дорога определенно оставалась пуста. Гость был еще далеко. Копьецо в руке лежало удобно, отзывалось на всякую мысль о себе и слегка грелось, чуя по настрою своего человека скорый бой.