Вошь на гребешке (СИ)

Вещала старуха бойко и без задержек, но неуловимая неправильность говора выдавала привычку жить вне этой страны. Милена смотрела на свою ладонь, на пальцы старой прорицательницы и прикусывала губу, чтобы не закричать. Она и без гадания прекрасно знала, о ком пожалеет. Но повод для болтовни был тот самый, что позволяет безнаказанно учащать пульс: сочтут за женскую глупость, только-то.

Вита говорила и говорила, заглядывала в глаза, трогала брови и виски, хмурилась, пила вино и куталась в шарф, пробовала кофе и зло отталкивала чашечку, найдя во вкусе повод поругаться с официантами. Она была деятельна и непоседлива. Она безупречно маскировала главную свою работу: по капле, по малой крохе отдаваемые через контакт с кожей память и знание. И еще то, другое — принесенное в себе. Много лет хранимое, чтобы теперь быть пересаженным под кожу. Сокровенное старая Вита выдирала с болью, но без сожаления. Подарок? Память? Долг...

— Вита, разве я стою этого? — удивилась Милена, не в силах промолчать и принять то, что приносит вред старой женщине.

— Разговоры — последняя радость стариков. А если уж вымерять ценности, то вино стоит недешево, — хитро прищурилась старуха. — Но я не беру вино за чужой счет, оно кровь земли, а я чту кровь, не размениваю на деньги с непонятным происхождением... и тем более с понятным. — Старуха улыбнулась и потянулась за сыром. — Вино можно выпить молодое, негодное, одним глотком... как и жизнь. Я прожила долгую жизнь, хорошуля. У меня было все, что можно пожелать и еще сверх того немало... Чем я могу отплатить за дар? Разве тебе решать, как платить и кому? Я угощаю. Вино нельзя передерживать, ну — пей. И иди, я рассказала про всех законных мужей, хватит для одного вечера.

Вита встала, замотала шарф выше, под самый подбородок. Обернулась к бару и жестом показала: запишите на мой счет. Она удалилась походкой вполне несравненного существа, Милена смотрела вслед, моргала, неловко стирала слезинки и прятала выражение лица в ладонях, тянущих ниже капюшон... Вите было тяжело двигаться, слабость подкашивала ноги, но старуха шагала и не сутулилась.

— Упрямая, — шепнул официант, убирая посуду и по-своему толкуя огорчение Милены. — Вы верно заметили, ей нельзя кофе и вино тоже, в общем-то. Мы всякий вечер деликатно напоминаем. Только она не слушает. Однажды вызывали скорую...

— Сколько ей лет? — повела бровью Милена. — Выглядит старой, а походка уверенная. Она, пожалуй, прежде танцевала.

— Однажды она танцевала у нас, — кивнул официант. — Под Новый год... Никто не верил, что ей было семьдесят девять. Я запомнил, через месяц после Рождества ей вызывали скорую, я говорил с врачами. Надеюсь, она не пила много вина и ей не повредят отступления от рекомендаций по питанию.

Милена быстро проглотила нанизанный на вилку кусочек и отодвинула тарелку. Есть не хотелось. Быть на людях — тем более. Официант догнал уже на узорном мраморе главного холла, передал корзину с початой бутылкой вина и фруктами. Милена кивнула, пристроила ношу на сгиб локтя и побрела к лифтам.

Она намеревалась пробиться в тот слой, где копится память плоскости. Ей казалось, что электронная книга поможет, напрямую соединит с главным, что спрятано за буквами на экране. Увы: примерив на себя роль вальза запада, пришлось отчасти подпасть и под слабости запада, ощутив его изъян. Склонность верить в технические решения, если можно так сказать.

Запад всегда поклонялся уму, редко взвешивая решения сердцем. Не от черствости, нет. Увлекаясь и втягиваясь в работу, вальзы просто забывают, зачем начали дело и даже — что это было за дело? Говорят, в одну из лютых зим погибли почти одновременно три замка. Их даймы просили о помощи. Но сильнейшие в то время вальзы запада не услышали: они были вне Нитля и создавали коренную складку нового типа. Вернулись лишь весной, с ужасом глядели на руины и не могли поверить, что это приключилось по их вине, из-за недеяния и глухоты... Двое сгинули к лету, как сказала язвительная Тэра, однажды припомнив позорный для запада год — 'Вышли из ума в неизвестном направлении'.

Бросив книгу и планшет на диван, Милена откупорила бутыль, сделала несколько глотков, вернула пробку на место. Рассыпала фрукты по кровати, погасила свет и легла с краю, перекатывая яблоки, персики, нектарины — наугад, без цели. Внутри шевелился и болезненно рос подарок Виты — живой, готовый к развитию рудный крап. Корень вращивал тончайшие нити в сосуды, жадно питался от кровотока, оплетал позвоночник и усиливал связки. Корень был рад встретить родного человека — того, кто пришел из Нитля. Корень однажды поверил обещанию, сменил носителя и ждал этой встречи.

Боль прокалывала тело, делалась невыносима, заставляла корчиться — тогда Милена выбирала твердое яблоко и кусала, с хрустом сжимая зубы... Закрывала глаза, пережевывала мякоть — и порцию памяти.