Вошь на гребешке (СИ)

Она видела и ощущала душой, как в недосягаемой глубине вспыхнуло солнце, устремило единственный луч верх — и он заполнил колодец ровным сиянием. В слепящем свете стало непосильно разобрать дальнее. Вроде бы крылья шумели и взблескивали мягко, мирно. Они уносили новое создание все дальше — за дно мира, в пространство, для людей недосягаемое. Дно перестало быть. Те, кто населял его, сменили место пребывания.

— Для меня это слишком, — пожаловалась Милена.

Отодрала ладонь от грани боя, отступила — и охнула, сполна сознавая себя в Нитле. В полушаге впереди — стена сплошного света. Левее и совсем рядом, на грани света и мира, корчится Бэл, не справляясь со своими бессильными ногами.

Как и подобает королю, он встал на грани нового зенитного луча в момент его становления. И теперь был оттуда бесцеремонно выдернут за шкирку — живой, ошарашенный. Критически изучив временно беспамятного короля, Милена энегично шепнула ему в ухо про дураков и идеалистов. Немного успокоилась, оглянулась — конечно, бой иссяк, все стояли и благовейно наблюдали немыслимое. Зенитный луч посреди владений севера. Впрочем, что в Нитле пространство? Условность. Чуть шевельнется, подвинется — и станет тут срединная земля.

— Как я и сказала, — возвысила голос Милена, деликатно перехватив Бэла под спину, — да здравствует король.

Её услышали и на сей раз отозвались дружно, нестройно и очень радостно. Первым подбежал какой-то южный анг, со смешным почтением принял тело и на руках поволок тощего, полумертвого короля в замок.

Милена повернулась к зенитному лучу и позволила себе, пока никто не видит, сморгнуть слезы, вытереть рукавом. Хотелось рыдать в голос. Она много раз желала Черне всякого, в том числе смерти. Но есть ли в мире хоть кто, способный отвечать за каждую сиюминутную, шальную мысль?

Жутко даже представить, каково это: стоять одной в чужом мире и безошибочно знать, что твой бой — последний, неравный.

В сиянии зенитного луча почудился хмуроватый — и оттого отчетливо различимый в ясности света — взгляд. Милена прищурилась, усерднее прежнего растерла слезы по щекам. Попыталась сосредоточиться, снова поймать взгляд — но он уже сгинул.

От луча исходил жар, снег таял, корни просыпались и опасливо отползали подальше, в прохладу. Милена тоже отступила на несколько шагов — луч накалился до чистого света без оттенков и пек всё горячее. Повернувшись к лучу левым боком, Милена побрела вдоль стены света, придерживая за загривок Игруна: буг остался рядом, переживая за знакомую.

— Тэра, — шепнула Милена, продолжая брести и замечая впереди, у края света, пенек, сгорбленное старческое тело в раскрытом коконе мертвых, иссохших корней.

Прорицательница не отозвалась, не вздохнула. Она так и застряла где-то между жизнью и смертью, раздавленная собственным пророчеством. Милена попросила вслух: нести в замок бережно, вдруг псари или лекари хоть что исправят. Кто-то был рядом и послушался, это уже не имело значения. Вся масса событий и переживаний дня навалилась, Милена сдалась под их натиском, легла на спину буга и позволила тащить себя куда угодно. В отдых.

Глава 31. Земля. Дежурство

Плат, он же Петр Кузнецов. Через год после заселения в плоскость

Человеческие джунгли не так уж сильно отличаются от живого леса. Слабых они лишают людской сущности. Бесконечная доброта высших сил к плоскости позволяет вывертням и дальше оставаться на двух ногах, сохранять подобие человека — внешнее. Даже уходить по последнему корню, наворотив горы ошибок и не расплатившись. Дома правила взрослее и строже. Дома и силы в распоряжении — не детские.