Вошь на гребешке (СИ)

От северного окна в торце длинного коридора без звука подкралась Ружана, привычно озираясь по сторонам и опасаясь невесть чего. Подала кубок с теплой медовухой на травах. Исподлобья глянула на Бэла, пожевала губы, сомневаясь в том, годен ли для разговора лишний человек.

— Я знаю про Руннара, — едва слышно выдохнула Ружана в пух плаща, так, чтобы туман выпил звук и не позволил коридору нацедить хоть малое эхо. — Слышала... летом, когда тут была королева. Её вальза Милена водила по стене. Тот сказал, что Руннар точно — сгусток крови дракона[61]. Нельзя высвобождать его из шкуры, разве допустимо такое — да пролить в лесу, на родные корни? Черна, я никогда тебя не просила, но я травница... Умоляю, не губи всех! Черна, наша хозяйка в угарном духу, ей видится смутное и она совсем не в уме, понимаешь? Черна... Черна, я перебираюсь в дом к Светлу, праздник у нас, душ слияние, не губи.

— Шла бы ты, и куда подалее, — досадливо пробормотал Бэл, трогая рукоять рудного клинка. — Бегом!

Последнее слово он не выкрикнул, но выговорил внятно, в полный голос. Эхо хлестко ударило по коридору, Ружана охнула, присела и опрометью бросилась прочь, забыв о кубке. Он, опущенный на пол вороненой рукой в доспехе, так и остался стоять у порога каминного зала. Черна облизнулась, гадая, какой теперь на вид её язык и что за тон у зубов? Вдруг они острее прежнего и торчат, не прикрытые губами?

— Даже не раздвоенный, — догадался Бэл, тихонько рассмеялся и погладил по плащу на предплечье. — Что-то надо из кузни? Оружие... Не знаю, что еще?

— Мне такой — оружие? Камень для полировки когтей, разве — его, — без радости хмыкнула Черна. — Если тихоня права, замок придется двигать на новое место. По осени — дурное дело, тяжкое. Не боишься, первый ученик?

— За тебя боюсь, за Тэру, за... за Милену особенно, — шепотом закончил фразу Бэл. — Тэра не в уме, сам вижу. Чую. Только разве прорицателям это вредно? Она теперь в духе, сильно и глубоко в духе. Ни мутности, ни тьмы бессребренной. Пусть будет по воле её, я осознанно принимаю выбор Тэры.

— Принимай, умник. А мне интересно заломать зверюгу, — призналась Черна. — Ох и крупный он! Почти что страшно, да? И вот: Ружана наша, похоже, опять жабьей икры[62] нажралась, подслушивает. Иначе откуда бы ей знать то, что было сказано Йонгаром?

— Я разберусь с запасами икры. Это не сложно. Со Светлом тоже поговорю, пусть вразумит. Нехорошо подслушивать.

— Где Тэра указала место для ошкуривания?

— На северной поляне, близ стен, — отозвался Бэл, охотно меняя тему. — Уже все готово, Врост вторую ночь бродит, совестит старые деревья, место выравнивает. Старательный парнишка и дар у него — ого-го, я ничего подобного не видывал.

— Много мы тут видывали, поверх крон[63]. Ты ведь еще застал старые времена, когда можно было — поверх? Свободно...

— Снится иногда, — улыбнулся Бэл. — Но отчетливо не помню. Восток крепко встал на якоря[64], когда мне было совсем мало лет, что я могу помнить? Первый год в этом мире жил. Только ощущения еще приходят во снах, и они вызывают восторг и отчаяние, мы утратили слишком многое тогда.

— Потому я и вскрою ему шкуру, кем бы он ни был, — заверила себя Черна. — Где искать точку срыва?

— Скорее всего, загривок возле основания шеи, — с сомнением предположил Бэл.

Они миновали ворота и зашагали к опушке, постепенно забирая к востоку и не придерживаясь тропинок. Дуфф, растение ночное и довольно робкое, плотнее прильнул к телу, ощущая скорый рассвет и заодно желая согреться и попросить о защите. Он и туман-то напускал не со зла, просто норовил спрятаться, а люди иной раз по недоразумению связывали нападение крупного зверя и туман, возникший в нужном месте и создавший условия для коварной засады.

Утро высветляло горизонт и чернило кромку леса. Трава клонилась, выгибалась крутыми дугами, отягощенными бахромой росы и путаницей мокрой паутины. Природный туман, холодный, впитавший цвет нынешней луны и её беспокойство, клоками катился через луг, поддаваясь игре сонного ветерка, но застревая возле всякой преграды, будь то даже стебель сухого краснобыльника[65]. Волглая трава без звука пропускала Черну, да еще и сторонилась, вздрагивая и роняя слезы росы: рудный крап та еще напасть, кого угодно попрет с обжитого места, удушая корни и срезая стебли. Его не то что трава, его вековые деревья опасаются. Прячут в сердце болотистого леса, баюкают, уговаривают не выказывать попусту норов.

Подготовленная поляна показалась из-за макушки пологого холма как-то сразу, будто устала прятаться. Черна приостановилась и осмотрелась. Широким узором лежали лозы жароцвета[66], осенние, жухлые, но еще способные дать бледное лиловое свечение. Они сплетали рисунок исконных знаков единения сил и мирового выбора. Это было более чем странно: сама Черна в выборе сложностей никогда не испытывала, а именно теперь ей и выбирать нечего, затеянное Тэрой дело катится так споро, что поди останови.