Вошь на гребешке (СИ)

Старик смотрел и смотрел, забыв моргать, проглотив язык от потрясения увиденным. Наконец губы дрогнули, осторожно выговаривая слово:

— Моренета?

— Черна, — строго поправила воительница, сообразив, что её не сочли обычным человеком. Поднатужилась и выговорила на искаженном местном наречии: — Мое дело бой, только бой. Я человек.

Старик закивал, заговорщицки подмигнул — мол, раз надо, я сделаю вид, что верю, и другим велю так же поступить. Возражать не было ни сил, ни времени. Как и предупреждал Врост, слишком много взяв у доспеха, надо расплачиваться по полной.

— Где я? — едва справляясь с собой и цепляясь за сознание, как за последний корень у края бездны, шепнула Черна.

— Монтсеррат, — пояснил старик, обводя широким жестом скалы, обрыв, облака.

— Когда? — еще тише выдохнула Черна, сомневаясь в том, какое наречие использует.

Ответа она не разобрала, окончательно проваливаясь в небытие, даже не успев пояснить старику, как же надлежит ухаживать за исчерпавшим себя рудным крапом доспеха...

Глава 15. Милена. За все надо платить

Москва, гольф-клуб близ МКАД, день после памятного сытного ужина

Бурный вечер, растянувшийся далеко за полночь, обеспечил Милену сладчайшим сном и весьма приятными воспоминаниями. В полудреме она вздыхала, поглаживая ворот толстого халата. Если бы подобные ей вальзы решили захватить плоскость, мир сдался бы на их милость охотно и даже радостно. Увы, надо быть исподником, чтобы желать зрелищных побед. После ведь придется править. Неизбежно. По мнению Милены, ничего более скучного и мерзкого представить нельзя. Да, ей приятно царить — хорошее слово здешнего языка. Ей лестно ловить взоры, вздохи. Но править — это совсем иное.

Правят, погрязая в делах и склоках, как в гнилом болоте.

Царят — в умах и сердцах, не опускаясь до ничтожной обыденности.

— Милена, не хочу мешать тебе отдыхать, я ужас как боюсь выходить из дома, но Мишка голодный, уже три часа дня и... — шепотом сообщила Маришка в щель двери и запнулась, тяжко переживая собственные, уже красочно придуманные, наглость и невоспитанность. — ... и ты обещала, что мы тихо покушаем в другом месте.

— Сядь сюда, — велела Милена, открывая глаза.

Маришка прокралась мышонком и села на край широченной кровати. Бунгало строили неглупые люди, — полагала Милена. Окна велики и света много, шторы имеют приятный оттенок, невесомая вторая занавесь трепещет сиянием, шелковисто блестит вроде бы без всякой материальной основы. Уютно, и... как они тут говорят? Стильно.

— Ты не выпила ни глотка за весь вечер.

— Не люблю спиртное, — соврала Маришка, сразу выдавая себя и поспешностью, и старательно отведенным взглядом.

— Как же говорили в больнице? — нахмурилась Милена, зевнула и сладко потянулась, царапая ногтями простыню и вслушиваясь в звук. — Залетела от ушлепка? Надуло ветром, и еще...

— Почему ты вздумала учить язык в больнице, а не в... консерватории? — отчаялась Маришка, краснея до корней волос и смаргивая слезинки. — Не надо так.

— Твой мужчина хоть знает?

— Владик? Понимаешь, он и Мишку-то принял не особенно радостно... То есть не так, просто дети шумные, мешают работать, а Влад много трудится, он теперь один у нас добывает деньги. Он нас не бросает, он...

— Говнюк, слабак, ушлепок, — снова потянулась Милена и подмигнула Маришке, готовой расплакаться. — Почему бы тебе не сказать решительным тоном, чтобы я заткнулась? Было бы своевременно. Ты понимаешь, что иногда людям нравится доводить тебя, потому что ты позволяешь им это? Надо время от времени не защищать отсутствующего папашу, а заботиться о себе, своем душевном покое и своей территории. Семья — твоя территория. Скажи, что я лезу не туда и мне пора заткнуться. Давай, попробуй.

— Миленочка...

— ... ты сволочь, — часто хлопая ресницами, передразнила Милена и расхохоталась, дрыгая ногами. — Да. Я иногда сволочь. Знаю. Это ты понятия не имеешь, какая же я сволочь... опять же иногда. Продолжим обсуждать папашу? Я не против.

— Не надо так.

— Скажи, что я перешла границу и должна извиниться. Давай, я почти начинаю злиться. Сколько можно всех прощать и прятаться в дупле? Иногда я ненавижу вас, среброточивых. Вы всемогущи и полны гнили недеяния. Увы, одно неотделимо от другого, закон мира. Вы умеете создавать серебро, поскольку сострадаете. Вы сострадаете, поскольку способны понимать и принимать то, что нельзя нормальным людям ни понять, ни тем более принять. Другие под вас... как же это будет? Косят, да? Вот, они косят под вас, не имея в душе сострадания. Получается у них куда ловчее. Им верят и их уважают, а вас полагают дурами.

— Что получается у... них?