Восход

— От лица всего совещания решительно предлагаю хлопотать о немедленной присылке в деревню товаров! — выкрикнул Жильцев. — Пусть даже в обмен на тот хлеб, который собран по уезду. Комитеты бедноты пусть работают, но не ломают дров. Продотряды в деревне излишни. Разве вот в жнитво они помогут на уборке. И пусть поменьше пьянствуют. Повторяю — у нас, левых эсеров, с левыми коммунистами ничего общего нет. Совсем наоборот.

— Кончили? — спросил Шугаев, когда остановился Жильцев.

— Да, — ответил Жильцев и уселся рядом с Филей.

Он что-то даже шепнул ему. Филя, сделав кислую мину, кивнул. Я знал, что Жильцев, как и многие из ораторов, после каждой речи спрашивает соседа: «Хорошо ли я говорил?»

— Кто еще выскажется? — спросил Шугаев, но все молчали, пораженные речью Жильцева. Некоторые во время его выступления кричали:

— Правильно!

— Давайте товаров!

— Верно говорит.

— А где товаров взять?

— Продотрядчики обещают.

— Есть и бедняки спекулянты.

— Ни соли, ни керосина, ни гвоздя.

Наконец встал высокий бородатый мужик, попросил слова. Шугаев позвал его на сцену. И вот он, кособочась и чуть прихрамывая, поднялся, повел рукой по усам, затем по черной бороде и с места в карьер начал:

— Ни черта я, братцы, не понимаю. Или уж мы в самом деле быдлы, как сказал вон тот, — и мужик кивнул в сторону, где сидел и покуривал Романовский. — Зачем же нас созвали? Чтобы двух левых слушать? Господи, один левый и другой левый. Один, слышь, — грабь подряд, другой — рожь не трожь, а жри овес. Конечно, товары хорошо. А где у чертей их взять? Ездил я недавно в Пензу к дочери, хлебца отвез, так на дороге дьявол поломает ноги…

Бородатый мужик запнулся, потом продолжал:

— Замозговали они нас. Как соловьи поют, только, чую, все эти левые свихнулись. Правды в них нет. Как печник и плотник, бывал я в городах, бывал на реке Волге, повоевал, трех ребер лишился. И знаю рабочий народ. Нет, он не обманет, не подведет под фуганок. И не в манишках рабочий ходит и совсем на этого губпродкома не похож. Как я могу ему поверить, что он за рабочих? Он за грабеж всех подряд. А тронь-ка среднего мужика. Он сейчас же в обнимку с кулаком. И пошла у них стачка супротив власти. А тут говорят — грабь и бедняка. Это уж контра. Гидре под хвост таких левых коммунистов! У нас одни коммунисты, большевики. Вон другой левый, эсер, начальник милиции. Не трожь, мол, кулаков, они человеки. Тронешь, плакать начнут. А мы мало от них плакали? Пока я воевал, они у меня семью по миру пустили. Теперь я совсем бобыль. Так, что ль, говорю али перед вами вру?

— Верно, Цыпленков, говоришь!

Да, это был Яков Цыпленков, с которым мы встретились в петлинской чайной. Человек без трех ребер.

— А вот мы, гольтепа, лапотники, у себя в селе самых неимущих в барское имение вселили, и вроде артель вышла. Раньше артели были из рабочих, разных по ремеслу, а теперь на земле поставили артель. И, гляди, раздуем кадило не хуже попа, приходи, кума, париться. И вам советую так! У нас уж пчелки мед собирают.

Речь Цыпленкова, несколько нескладная и путаная, но всем понятная, прерывалась то веселым смехом, то хлопками. Говорил свой человек, мужик, деревенский печник. Когда он внезапно окончил и вытер усы, то повернулся к Романовскому и молча погрозил пальцем.

После Цыпленкова выступил Федя из Горсткина. Вот уж не ждал, что выступит этот молчаливый человек! Он рассказал, как у них организовался комбед, как сделали обыски у кулаков, нашли хлеб у мельников и даже в тайных ямах в мельницах. Рассказал, что в помещичьем имении Тарасова они организовывают коммуну, а пока до общего посева собираются вместе убрать урожай. В первую очередь вдовам и безлошадным хозяевам.

Я очень опасался — вдруг он проговорится об арестах заговорщиков. Нет, Федя промолчал. Он прошел ко мне, поздоровался и сел рядом.

Во время его выступления как бы случайно я поглядывал на Жильцева. Хотя бы единый мускул дрогнул у него на лице. Что он в это время думал? Мне кажется, он хорошо знал об арестах. А может быть, и не знал? Если же и узнает, то подумает — арестовали за сокрытие хлеба. Но надо быть настороже, особенно Филе.

От нашего села выступил Григорий Семакин. Он также рассказал, как работает комбед, сколько нашли хлеба, сколько вывезли и что в бывшем имении Сабуренкова уже с весны работает артель.

И еще, еще выступали представители комбедов, уполномоченные продотрядов. Наконец раздались крики:

— Пусть сам Шугаев выступит!

— Шугаева, Шугаева!

Степан Иванович начал перебирать бумаги. Значит, сейчас выступит. Переглянувшись с Боковым и Гавриловым, мы приготовились записывать. Я взял бумагу и ушел за сцену, где стоял столик, за которым сидели Брындин и Иван Павлович.

— Ты что, писать будешь? — спросил Иван Павлович.

— Да. Его речь надо потом для газеты обработать.

И я уселся за столик напротив окошечка декорации, они ушли.

— Товарищи! — послышался спокойный голос Степана Ивановича, но в спокойном его голосе уже чувствовались еле сдерживаемая дрожь и волнение. У него ответственное выступление против самых сильных ораторов и врагов. Особенно против Жильцева.