Восход

Я приблизился. Цветные полосы оказались керенками: синие квадратики — двадцатирублевые, красные — сороковки. И еще серые, грубые, с водянистыми знаками. Это разной стоимости «боны» — деньги, которые печатала наша Пенза для хождения только внутри губернии. В каждой почти губернии были собственные деньги — «боны» своей местной промышленности. Пенза не хуже других. «Боны» ценой были до ста рублей и размером с открытку. На каждой «боне» устрашительно предупреждалось, что «подделка строго карается по закону». По какому закону? Это никому, даже печатавшим сии полукартонные деньги на старинной архивной бумаге, не было известно. Карается, да и только. Попробуй кто выпустить фальшивые!

На каждой лицевой стороне керенки — двуглавый, довольно неуклюжий, общипанный орел. «Боны» лишены были изображений этой хищной птицы. Надо сказать, что наши земляческие «боны» не только ходили наравне с керенками, но и заслужили предпочтение. Во-первых — они крупнее размером, во-вторых — толще и прочнее, а в-третьих — Временного правительства нет. Керенского тоже нет, а Пензенская губерния существует. Только одно оставалось непонятным — название денег. Что такое «боны»? Этого никто не знал. Царские деньги летом тысяча девятьсот восемнадцатого года уже вышли из употребления. Правда, их все-таки хранили на всякий случай.

— Ловко, Петр? В холсты, а? Зачем это?

— Да чтоб не промокли и плесень не набросилась, — подсказал я.

— Сколько здесь будет?

— Ты, Иван Павлович, математик, квадратные уравнения тебе преподает Зоя. Вот и считай. Множь квадрат на квадрат по числу керенок, авось что и получится.

— Подкусил ты меня, Петр. Ведь верно. Вот, к примеру, двадцатки. Вдоль тридцать штук да поперек двадцать. Всего шестьсот. Теперь на стоимость помножить. Ого, в одном холсте двенадцать тысяч! А сколько их, этих холстов! Да еще сороковки. Одним словом, под миллион шагнет. Ванька, гляди, еще холсты вынимает. Стало быть, Егор и Федора Полосухины — миллионеры. А ведь деньги пока в ходу.

— Да, пока. Рожь продают на базаре по триста рублей за пуд, а пшено и того дороже.

— Словом, Петр, с миру по нитке — алкоголику спиртные напитки.

Вынимал холсты Иван Жуков — от усердия он даже вспотел, — а развертывал Федя, каждый раз восклицая и радуясь невесть чему. Уж не задумал ли он на часть этих денег построить плотину, мельницу от комитета бедноты и еще что-нибудь? Надо Ивану Павловичу подать такую мысль и Феде шепнуть.

Алексей считал-считал, да и плюнул. Он попросту принялся скручивать керенки в трубку, как скручивают обои.

— И зачем они им? — дивясь, вопрошал Алексей. — Ведь, может, уже печатают советские деньги. Куда же тогда эти?

Заглянув на кухню, где сидела Аннушка, я пальцем поманил ее. Хотелось, чтобы она тоже посмотрела. Она робко вошла, не взглянув на Федору.

Бедная девушка, едва взглянула на холсты денег, широко раскрыла глаза, а потом закрыла рот ладонью, чтобы не вскрикнуть. Столько денег она и во сне не видела.

Алексей попросил ее помочь свертывать холсты, за что она и принялась.

— Егор, Егор, — послышался стон Федоры, — зачем же ты, окаянна твоя сила, беду-то накликал на себя?

— Лежи, дура, смирно и молчи, — шепнул Егор. — Может, простят за чистосердечное покаянье. Мы ведь не убивцы.

— Простя-ат? Не-ет, эти не простят.

Вот в сундуке уже видно дно. Что-то еще лежит там. Ванька вытащил сверток, развернул ситцевый платок. В нем оказалась продолговатая нарядная шкатулка. На верхней крышке напечатано «Печенье». Ниже — «Жорж Борман и К^о».

Коробку открыли. В ней, крепко перевязанный шелковой лентой, лежал мешочек вроде кисета. А когда вскрыли мешочек, глазам представились золотые карманные часы с ключиками, затем серебряный браслет в виде змеи. Голова у змеи золотая, вместо глаз светятся зеленые камешки. В черных небольших, со спичечную коробку, футлярчиках, проложенных мягким плюшем, стоймя, камешками вверх, покоились золотые кольца. Были кольца и без камней. Из кожаного портмоне, когда Ванька открыл его, посыпались золотые монеты. Были здесь пятирублевики, десятирублевики и даже несколько штук пятнадцатирублевиков. На всех монетах отлита голова императора Николая Второго.

— Вот это уже настоящий кла-ад! — восторженно произнес Алексей, позванивая о пол монетами. С тысячу будет, да не керенками, а чистым золотом.

— Откуда? — тихо спросил Иван Павлович Егора, который подошел, заслышав звон монет.

На лице того отразилось не только удивление, но даже любопытство.

— Это… это… — Егор не знал, что ответить. Он повернулся к Федоре, которая сразу перестала стонать. — Откуда у тебя эти… золотые?

Федора, помолчав, хрипло ответила мужу:

— Тарасов дал… на храненье.

— Почему я не знал?

— Тебе, дураку, про это и знать не надо. Мне доверил, не тебе.

Вдруг Егора как бы осенило. Он затопал ногами и завизжал:

— Врешь, вре-о-ошь!

— Чего мне врать! — спокойно и безразлично ответила Федора.

— Теперьче знаю, теперьче… А-а, вон ты зачем бегала к нему то в дом, то в сад!

И Егор выругался самыми скверными словами.

— Товарищи чека, это он ей за то… Это потому… это… А-а-а!..