Восход

Только бы успеть с уборкой, только взять хлеб на учет, провести пробные замолоты у крестьян и не дать спекулировать.

Обозами отправлять излишки хлеба на станции Воейково, Пачелму, Сапожково, Тамалу.

И задумался над третьей обязанностью — члена упродкома. Сколько на мне этих обязанностей? Да не больше, чем на других. Есть еще одна крупная — редактор газеты. Но на каждой работе у меня помощники, как и у всех.

Вот Харитонов в отделе управления. Сильный работник, знающий, был председателем волости. Вот бывший учитель Страхов во внешкольном подотделе УОНО. Вот опытный в газетном деле Любимов.

Самому мне больше всего, как и многим из нас, приходится быть на местах. Там, в глубине сел и глухих деревень, происходит становление и укрепление Советской власти. Горячее, незабываемое время. Мы молоды, и нас еще мало. А подрастем, смена будет нам. Новые времена наступят, люди запоют новые песни. Но мы первые пропахиваем борозды в будущее, первые сажаем семена счастья. Это мы все хорошо сознаем и, работая, учимся.

— Дядя Андрей, ты с базара пойдешь с нами к Шугаеву? — спросил я. — Слыхал о нем?

— Как же. Говорят, он сердитый.

— Глядя на кого, — проговорил Иван Павлович. Потом, посмотрев на Андрея, усмехнулся. — Как увидит твою бороду лопатой, держись!

— Аль я кулак? — обидчиво спросил Андрей.

— Не пугай ты его, — вступился я. — Дядя Андрей — середняк. Мы его, как сознательного середняка, введем в члены комитета бедноты нашего села. Вместе с его кумом и шабром Василием. Пойдешь, что ль?

— А вот и пойду. Как раз пойду, — решился Андрей. — А мне что не идти? Ты, Петр Иваныч, знаешь меня. И к Шугаеву пойду. А борода что? Забегу в парикмахерскую, чик — и нет. И смущать начальство не придется.

— Нет, старик, бороду ты оставь в неприкосновенности — остановил Иван Павлович разгорячившегося Андрея.

Тут дядя Андрей взвалил на плечо мешок с валенками, и мы, переговариваясь, зашагали по ближней улице, затем свернули на Соборную площадь.

А вот и базар…

Глава 25

Мы решили пройтись по базару, не забиваясь в середину.

Чем только не торгует народ, съехавшийся с окрестных деревень, да и городское население! Всегда найдет человек, чем торговать. Люди ходят, держа в руках какие-нибудь солдатские брюки с обмотками, или засаленную гимнастерку, или рваную, без полы шинель, годную разве для огородного пугала. У иного и купить нет желания, просто приценится, поторгуется, ощупает, на солнце выставит, тщательно просмотрит, сколько дыр в гимнастерке, и вернет назад, пойдет дальше, брезгливо что-то бормоча.

Вот на длинных полках торгуют кислым и топленым, до цвета кирпича, молоком, коровьим золотистым маслом, белыми ворохами пышного творога, яйцами, блинами и лепешками, невесть из чего испеченными. Но лепешки или котлеты из картофеля лоснятся, они ловко подрумянены и, надо сказать, привлекательны на вид. Каковы на вкус — дело иное.

Печеным хлебом торгуют деревенские бабы. В руках какая-нибудь лихая солдатка держит две половинки ржаного хлеба, и каравай так удачно разрезан, что кажется — выпечен он только из одной ржаной муки. А купи и разрежь на ломти — в нем, как мелкие рыбьи кости, торчит овсяная мякина или шелуха от проса. Здесь мастерицы выпекать хлеб! В середину каравая, когда он еще лежит на лопате, кладется слой чистого теста, замазывается и засылается в печь на под. И уж знает баба, как разрезать хлеб, хотя бы даже на глазах покупателя.

Пшенные небольшие батушки продают. Сверх батушек, как творог на лепешках, толченное в ступе, смоченное водою конопляное месиво. И тоже вкусно.

Съестной ряд привлекает по преимуществу городское население. Здесь не разбираются, что с чем и почем. Была бы видимость хлеба. Горожане заранее знают, что в хлебе много несъедобной примеси, и редко придираются к деревенским женщинам.

Продают и покупают за керенки. Целые платки этих двадцаток и сороковок. В большом ходу и губернские сто- и пятидесятирублевые «боны», отпечатанные на твердой бумаге в губернской типографии во времена керенщины.

Для мелочных расчетов ходят почтовые марки разного достоинства, с портретами царей. На копеечной желтой почему-то Петр Первый, на зеленой трехкопеечной — Александр Третий, на семикопеечной темно-синей — Николай Второй. Такова расценка и расцветка пронумерованных царей бывшей Российской империи.

Но бойчей всего идет обмен товара на товар. Городские выставляют сахар — постный, сваренный на воде, синий, как купорос, но крепкий, или желто-коричневый, ноздрястый, пахнущий шоколадом сахар, сваренный на молоке. Последний очень приятен на вкус, но неэкономен и к тому же дорогой.

Здесь и сахарин в таблетках.