Восход

— Его отряду приказали отбыть в Никосию, — сообщил тот. — Христос уехал.

— Разве все уже не закончилось? — удивился Маркос.

— Оппозиция еще сопротивляется, — пояснил механик. — Горстка левых не хочет подчиниться новому президенту.

Было ли это так, или ситуация была гораздо серьезнее, не имело значения. Через несколько часов Фамагусту захлестнули слухи о происходящем в столице, которая находилась совсем рядом, но всегда казалась другим миром.

С Никосом Сампсоном Маркос встречался лишь однажды — еще когда был активным сторонником первой ЭОКА. Тот был родом из Фамагусты и в свое время произвел большое впечатление на подростка. Сампсон был мужественным, красивым и харизматичным. Его обожали и боялись как мужчины, так и женщины. Ходили слухи, что он лично убивал своих противников, и беспощадность была его отличительной чертой, которой он гордился. Она была неотъемлемой частью его натуры, как и суровый взгляд.

Маркос знал, что Сампсон не пощадит тех, кто оказал сопротивление путчу.

Вскоре просочились слухи, что больницы в Никосии переполнены ранеными. Шли уличные бои, доносились пулеметные очереди и выстрелы из танковых пушек. В коридорах стонали умирающие, и врачи боролись за их жизнь, не разбирая, сторонники они Макариоса, члены ЭОКА-Б или зачинщики вчерашнего военного переворота. Раны оставались ранами, и не имело значения, кому принадлежала разорванная пулями или шрапнелью плоть. У медиков не было времени записывать фамилии или вглядываться в лица. Они чистили и обрабатывали раны, накладывали жгуты. У каждого врача и медсестры, грека или турка-киприота, было свое мнение по поводу происходящего на улицах, но они выполняли свой долг, не делая ни для кого различия.

Едва лишь обрывки новостей проникли в салон, Эмин забеспокоилась. Утром она заметила, что Али не ночевал дома, и ее подозрения, что он участвует в ТМТ, окрепли. Чем больше поступало сообщений о стрельбе и раненых, тем сильнее у нее тряслись руки. Наконец Эмин отложила ножницы.

— Разыщи Хусейна, — посоветовала подруге Савина. — Может, он что-то знает.

Эмин нашла сына на пляже. Он чистил граблями песок перед террасой.

— Где был Али сегодня ночью? — спросила она.

Хусейн продолжал работу, не поднимая головы. Если бы мать заглянула ему в глаза, она бы поняла, что он знает.

Он пожал плечами.

— Хусейн! Посмотри на меня.

Она повысила голос, и некоторые из загорающих на шезлонгах отдыхающих повернули головы в их сторону.

— Мам! — шикнул Хусейн, смутившись.

— Я должна знать!

На террасу вышел Костас Франгос и подозвал его.

— Мне надо идти, — сказал Хусейн.

Он ушел, а мать осталась стоять на песке одна.

Савине хватило одного взгляда на вернувшуюся в салон подругу, чтобы понять: работать Эмин сегодня не может. Она настояла, чтобы подруга шла домой.

Эмин не успела еще открыть дверь, как у нее екнуло сердце. Она услышала голос Али. Сын вернулся.

— Али! Где ты был?! Почему не ночевал дома? Мы так волновались!

Ей хотелось и отвесить ему оплеуху, и стиснуть в объятиях. Выбрала второе, обливаясь слезами.

Халит забился в угол. Пытаясь успокоиться, он молча перебирал четки теспих.

— Почему ты ушел?

— Так было надо, — сказал Али надтреснутым голосом. — Они могли убить наших людей.

— Ты же еще ребенок, ты слишком мал для этого! — Эмин была вне себя от тревоги. — Обещай, что никогда больше этого не сделаешь… — умоляла она.

— Я не могу этого обещать, — ответил сын.

Когда Маркос вернулся домой поздно ночью, Ирини и Василис еще не спали. Ему пришлось закрыть ночной клуб раньше обычного, поскольку пришло лишь несколько гостей. Они много пили, чтобы успокоиться, но рано разошлись. К концу представления обычно вся сцена бывала усыпана цветами, но сегодня продали всего одну корзину гвоздик.

Сначала Маркос не заметил родителей — они сидели молча в темном кипосе, — потом увидел огонек отцовской сигареты.

— Папа, что случилось?

— Левенти му! — Увидев сына, Ирини поднялась ему навстречу с распростертыми объятиями.

— Ирини, он всего-навсего вернулся с работы, — одернул ее муж.

Он был прав, но ее тревога копилась весь день. У них не было ни телефона, ни телевизора, а радио не говорило ей того, что она хотела знать.

Маркос сел с ними и налил себе зевании из полупустого графина, стоящего в центре стола. Ирини уговорила Василиса не ездить на ферму сегодня.

— Я думала, это небезопасно, — объяснила она Маркосу. — Но надеялась, что к вечеру все уляжется.

— С чего ты это взяла? — перебил ее муж.

Василис Георгиу побывал в кафенионе, и теперь у него заплетался язык. Целый день он слушал правительственные сообщения, новости и слухи и, вернувшись, вселил в жену новые страхи.

— Гражданской войны не миновать! — Он грохнул кулаком по столу. — Сторонники Макариоса окружены. Твоя мать этому не рада.

Как и многие, Василис Георгиу отвернулся от Макариоса, когда тот перестал считать энозис главным пунктом своей программы, но говорил на эту тему, только когда выпивал лишнего. Василис подсмеивался над симпатией, которую питала жена к Макариосу. Он знал, что Христос, как и он сам, был за энозис, а вот насчет старшего сына не был уверен.