Восход

Вскоре заря совсем разгорелась. Когда мы миновали глубокий овраг и поднялись на гору, над близким уже Инбаром полыхало грозное зарево и катился набатный звон. Кто бил в колокол — сторож или восставшие, — понять было нельзя. Набат всегда волнует и всегда страшен.

Звонили в Никольской церкви, а когда мы подскакали к городу и остановились у старого здания воинского присутствия, в набат ударили на колокольне собора. Это был ревущий, сплошной гул. В соборный колокол били только во время самых сильных пожаров.

Нас встретил Иван Павлович. Никишин выстроил отряд. Боркин разъяснил, кому куда идти. Михалкину — вести людей в обход, в тыл восставшим, вдоль реки, и встретиться с Брындиным. Никишину — пройдя улицами, дворами и огородами, соединиться на улице Низовке, по левой стороне реки Инбара, с отрядом Бокова. Остальным — направиться на Никольскую улицу и присоединиться к укомовским чоновцам во главе с Филиппом.

Мне, к моей досаде, поручено было с пятью комсомольцами охранять почту и телеграф. Винтовки на почте были.

— А кто на телефонной? — спросил я Боркина.

— Там Павел, дружок твой. Действуй, Петр. Положение очень серьезное. Если они и не захватят почту и телеграф, то могут перерезать провода.

— Верно. — Не мог я не согласиться и с пятью комсомольцами двинулся в центр города, к синему, одноэтажному зданию почты и телеграфа.

Там, держась за винтовку, сидел у аппарата лысый пожилой телеграфист. Возле него переминались трое мужчин и две девушки. Лица у всех испуганные. Ну что они могут сделать, если ворвутся восставшие, среди которых, как мне успел сообщить Боркин, много было дезертиров, скрывавшихся в лесах и в домах местной буржуазии.

При нашем появлении с винтовками дежурившие люди облегченно вздохнули.

Девушек я узнал. Они когда-то, в первые дни революции, дежурили на телефонной станции в здании земской управы. Это были веселые щебетухи Маня и Нюра. Мы тогда с Павлушкой заняли станцию, сказавши, что пришли охранять ее по приказу земской управы. В тот день я передал по телефону в тридцать две волости уезда извещение о взятии власти большевиками и декрет о земле и мире.

Девушки узнали меня. Ведь я не раз с ними встречался в городе, в парке, в театре.

— Не боитесь, Маня и Нюра? Вы, кажется, не робкого десятка?

— Отпустите нас домой, Петр Иванович.

— Что вам дома делать? Скука одна. А тут слышите, как постреливают. Музыка, да и только! — утешаю я.

Выстрелы доносились с плотины. Там догорала водяная мельница.

— Нет, вы еще понадобитесь нам. Хотите, я наганы вам дам? Самовзводные наганы. Нажмешь курок — и сами стреляют.

— А у вас есть лишние?

— Нет, так будут. Вот тебе, Маня, мой наган, а тебе, Нюра…

— Мне совсем не надо. С нас хватит одного.

В это время пришел Павлушка с винтовкой за плечом. Давно мы с ним не виделись. Он — начальник почты, телеграфа и телефонной станции. Словом, комиссар связи.

— Что там, на улице? — спросил я.

— Наши помещение детского дома захватили.

— Детей-то вывезли?

— По домам распределили.

— А казначейство? Ведь оно рядом.

— Деньги и бухгалтерские книги вывезли на двух подводах. Тронулись на Башмаково. С ними поехал Максимов, заведующий финансами, и завуоно Гаврилов.

— Гаврилов-то зачем?

— По правде говоря, его Боркин отправил. Испугался Гаврилов. Трясется, как студень. Да что он за вояка!

Гаврилов, наш «профессор», окончивший духовную семинарию с золотой медалью, человек необычайно длинный, самый высокий в нашем городе, в попы не пошел, а вступил в партию. Почти все доклады на различные темы, начиная от Парижской коммуны и кончая жизнью на Марсе, делал именно он. Имел пристрастие к винтовке, с которой ходил и к себе в УОНО, носил кавалерийскую шапку, на плечах предлинную шинель, сшитую по его росту пленным австрийцем. Гаврилов немного заикался, что помогало ему во время доклада собираться с мыслями.

Гаврилов знал три языка, был хороший математик. Несмотря на продолговатое, лошадиное, сухое лицо, он пользовался симпатиями гимназисток, был их кумиром.

Вот таков был наш Гаврилов, человек умный и забавный. С наганом он не расставался даже во время докладов в Нардоме. И была у него странная привычка: делая доклад, он механически крутил барабан с семью патронами, чуть отводил курок и пощелкивал им. И все время расхаживал на своих длинных ногах по сцене, повертываясь то в одну сторону, то в другую. Конечно, добрая половина доклада не доходила до слушателей. Они боялись — вдруг докладчик что-нибудь не рассчитает и пальнет прямо в зал. Поэтому народ все время шарахался то в одну сторону, то в другую.

Большого труда стоило нам отговорить Гаврилова от этой пагубной и просто опасной привычки.

Вот этот-то воинственный человек и уехал с поля битвы. Уехал во всеоружии — с винтовкой, наганом, саблей и кинжалом. Поехал он под видом охраны. А надо сказать, что на своем веку он ни разу не стрелял ни из винтовки, ни из нагана.