Восход (повести и рассказы молодых писателей Средней Азии и Казахстана)

В освещенном квадрате как будто мелькнула знакомая тень. Женщина вскрикнула и бросилась к окну. Раздался звон стекла. Прислонясь к стене, она сползла на пол.

В окно подул ветер.

В ушах, словно нудный напев, повторялось: "Чтобы не оставить сиротой… уважение к памяти брата".

Она подняла голову. Было тихо, ей почудилось движение. Она сжалась и напряглась. Спрятаться куда-нибудь! И, подняв в слабой защите руки, она отчаянно закричала:

— Нет!

— Ян… Ян… — забормотал мужчина и умолк. Он не мог произнести "янга" [31] и не мог подобрать другого слова. Кровь бросилась ему в лицо. Перед глазами пронеслась картина: мулла и застолье. Зачем? Зачем надо было слушать причитания: "Дозволяется… ается… ается". Кто понимал, что творилось в его душе? Долг? Так было когда-то в старину. Долг? Разве долг? Главное, что никто, никто не зпает. Даже она…

Затаив дыхание, женщина ловила каждый шорох…

Набежавший ветер зазвенел разбитым стеклом, женщина вздрогнула, неслышно вздохнула.

В сознании вспыхивали и вились, как дым, фразы, услышанные ею в эти дни: "Освящено кораном", "Когда был жив брат, они считались родными. Теперь чужие", "Вдову полагается выдать замуж за брата покойного. Таков обычай", "Чтобы ребенок не остался сиротой, нужда заставляет", "Это обычай".

— Нет! — прошептала Зуфунун. — Раньше были родными, могли смотреть друг другу в глаза, а теперь…

И вдруг вспомнила взгляд исподлобья, затаенный взгляд подростка, почти ее ровесника. Это было в первое время после свадьбы. Тогда она постоянно чувствовала на себе взгляд Азиза. Не может быть!.. Она пришла в этот дом шесть лет назад. Неужели с тех пор?

В тишине загремел коробок спичек.

— Не подходи… Не подходи… — отталкивая от себя темноту, шептала она.

Азиз судорожно чиркнул спичкой. Горящая сера упала на пол. Он чиркнул второй раз. и поджег Фитиль лампы. "Если огонь погас, его можно зажечь, но мертвые не воскресают", — шептала женщина, глядя немигающими глазами на лампу.

Азиз сел на постель и опустил голову. Пильной муж вот так же, склонив голову, сидел на постели в последние дни. Зуфунун невольно сравнила: прямой, как у Азиза нос, та же линия губ, подбородка. И та же молодая наследственная проседь. "Азим", — подумала она и тихо произнесла: "Азим". Сердце ее дрогнуло, она перехватила рукой горло.

Азиз продолжал сидеть с закрытыми глазами.

Огонек в лампе метался, коптил. Надо бы прикрутить фитиль, но она не решалась подняться.

Ветер принес со двора холодный запах осенних листьев. Пламя прыгало, копоть растекалась по комнате.

Зуфунун смотрела на Азиза. Казалось, он заснул. Она встала, привернула фитиль. Азиз открыл глаза и снова закрыл.

Сердце его ныло. Он вспомнил умершего брата, жалел себя, думал о том, что эта женщина недавно была его родственницей, а теперь… Может быть, Бахтиер, ради которого он здесь мучается, не назовет его больше своим дядей… Мысли мешались, и голова становилась все тяжелее. Ему нестерпимо захотелось лечь, но он не решался сделать это и продолжал сидеть.

Зуфунун зачарованно смотрела на закопченное стекло, погружаясь в сон наяву. Опять послышалось ей: "Чтобы не остался сиротой".

— Нет! — вздрогнув, очнулась она. — Не надо.

Ветер звякнул стеклом, пламя качнулось, и мысли Зуфунун снова вспорхнули, как птицы с дерева.

"…Бахтиер знает своего отца, как же назовет он отцом своего дядю? Так нельзя, так неправильно, плохо, очень плохо!"

Тускло горела лампа. В комнате стояла тишина.

Зуфунун вдруг привиделось — Азим трясет орешник. Парни и девушки собирают орехи. А она очищает их от кожуры и кладет в корзину. Азим трясет ветку, и орехи падают со стуком. Зуфунун защищает голову корзиной, а другие парни и девушки со смехом разбегаются, чтобы тут же вернуться. Орехи стучат по земле, и один попадает в руку Зуфунун. Девушка вскрикивает и смотрит вверх. Азим невинно глядит на нее, а потом перебирается на другой сук.

— Нет, Бахтиер нн будет сиротой, — упрямо шепчет Зуфунун; и вдруг с потрясающей ясностью понимает, что никто, никто не властен над ее сердцем, над ее судьбой, над ее Бахтиером.

Лампа моргала. Огонь подпрыгивал над сгоревшим фитилем и, наконец, совсем оторвался, погас.

Зуфунун опустила голову. Коснувшись щекой кошмы, она встрепенулась и машинально позвала:

— Бахтиер!

— А? — вздрогнул Азиз.

— Нет, нет!

— Что случилось?

— Нет, ничего.

Азиз снова зажег лампу. Зуфунун ладонью прикрыла глаза, Азиз подошел к окну и лёг грудью на подоконник. Ла улице было темно и тихо. Он задумался: "Азим имел права отца. Хорошо, — имел. А его жена какие права имеет? Какие права имеет моя невестка, пропади все пропадом! Почему же я не сказал! Я сам сирота. Почему я не кричал об этом? Трус. "Дозволяется шариатом, священный обычай, пусть хоть Бахтиер не будет сиротой!" А может, они обо мне заботились? Дескать, для сироты и жены не найдется? Нет, Бахтиер никогда не скажет мне "отец", не предаст своего отца… Почему она не выгоняет меня, почему молчит?"…

— Не будет сиротой, не пропадет, — шептала Зуфупун и вдруг вздохнула со стопом:

— Азим, сердце сильнее корана!

— Янга, янга! — забормотал Азиз.