Восход солнца

Иногда, в спокойные дни, когда не происходит ничего тревожного, когда наступает отлив и берег обнажается больше обычного, когда Ивон бредет вдоль озера, с любопытством, но без особого интереса оглядывая все окрест — и фонари, и бутылки с прилипшими ко дну кораллами, и свадебные наряды, и вымокшие туфли прохожих, и старинные подсвечники в руках у крылатых бронзовых нимф, и рыб, открытых равнодушным взорам зевак, задыхающихся, блистающих чешуей рыб, оставленных на суше схлынувшими водами, когда она входит в Донат-центр, садится у стойки, облокачивается на нее и рассматривает внизу под стеклом воздушные, еще дышащие жаром пончики с отчетливыми крупинками сахара на боках, она знает, что на холмах, в просторных дворах жителей предместья, в этот час из своих убежищ выползают кроты и змеи и земля чуть заметно дрожит под ногами стариков в твидовых кепках и вязаных жилетах, разравнивающих граблями свои газоны. Она неторопливо поднимается и уходит прочь, не забыв оставить чаевые. Она внимательна к официанткам, ибо очень не хочет снова стать одной из них.

Ивон направляется к дому, стараясь идти не слишком быстро. Сзади к ней приближается — она могла бы ее увидеть, если б повернула голову, приближается бесшумно, но с дикой скоростью высоченная стена черной воды. Стена застилает солнечный свет, и все же у самого полупрозрачного ее гребня что-то вспыхивает и движется. Это проблески жизни, поглощенной водой, обреченной на гибель.

Ивон взбирается по ступенькам в свою квартиру; она почти бежит — две кошки скачут за ней по пятам — и падает на кровать в тот миг, когда водяная тьма с силой обрушивается ей на голову, вырывая из рук подушку, лишая зрения и слуха. Над ней и вокруг нее полный хаос, она сама в смятении и страхе, и все же испуг ее не слишком велик. С ней такое уже бывало, и почему-то она доверяет воде; она знает: сейчас нужно поджать колени, закрыть уши, глаза, рот. Сейчас требуется только одно — держаться. Кто-то, возможно, счел бы, что ей не следовало сопротивляться, что надо было плыть по течению, но такой вариант она уже испробовала. Столкновение с другими плавающими предметами не сулит ей ничего хорошего. Кошки вспрыгивают Ивон на голову, гуляют по телу, мурлычут в уши; она слышит их как бы издалека, точно звуки флейты, поющей на высоком прибрежном холме.

Ивон не понимает, почему такое случается. Ничто это не провоцирует, ничто не предвещает. Просто что-то беспричинно нападает на нее, как чиханье. Тут есть связь с химией, думает она.

Сегодня она завтракает в обществе мужчины, чьи ключицы вызывают у нее восхищение, точнее, вызывали — когда были доступны. Сейчас все в прошлом, поскольку Ивон больше не спит с этим мужчиной. Она перестала с ним спать, ибо ситуация сделалась невыносимой. У Ивон они быстро делаются невыносимыми. Она терпеть не может ситуаций.

Это мужчина, которого Ивон когда-то любила. В ее жизни есть несколько таких мужчин; Ивон проводит четкую грань, отделяя их от тех, кого рисует. Она никогда не пишет портреты своих возлюбленных, ей мешает, что между ними и ею нет необходимой дистанции. Они для нее не форма, не линия, не цвет, даже не экспрессия. Они — световые сгущения. (Так она видит их, пока любит, но любовь кончается, и в памяти остаются только их расплывчатые очертания, которые хочется смыть, как пятно со скатерти. Ивон несколько раз совершала одну и ту же ошибку, пытаясь объяснить это мужчинам, имевшим прямое отношение к предмету.) О наркотиках она знает не понаслышке и, было время, питала стойкое пристрастие к фантастическим фильмам, просмотры которых устраивала с помощью инъекций и таблеток, не щадя собственный организм. Она знает, как это опасно. Любовь, с ее точки зрения, — лишь одна из форм наркомании.

Теперь она не слишком жалует наркотики, посему ее связи с мужчинами долго не длятся. Она с самого начала не питает иллюзий насчет вечной привязанности и не помышляет даже о временном семейном очаге. Дни, когда она верила, будто стоит ей только забраться с мужчиной в постель, вместе накрыться с головой одеялом и все горести отступят, давно миновали.

Тем не менее Ивон, как правило, хорошо относится к мужчинам, которых любила, и полагает, что чем-то им обязана. Она продолжает встречаться с ними и потом; это нетрудно, ведь их расставания не приносят печали, уже не приносят. Жизнь слишком коротка.

Ивон сидит против бывшего возлюбленного в маленьком ресторанчике, сидит, одной рукой сжав под столом скатерть — так, чтобы он не видел. Она слушает его с обычным интересом, наклонив голову. Она сильно скучает по нему — вернее, не по нему, а по тем чувствам, которые он умел в ней пробуждать. Он больше не кажется ей сгустком света, сейчас она видит его ясно, как никогда. Эта ясность, эта ее холодная отстраненность невыносимы для нее самой, и не из-за того, что в нем проступило что-то отвратительное, отталкивающее. Просто он вернулся к своему нормальному уровню: все, что в нем есть удивительного и сложного, внятно ей, но у нее с этим не может быть ничего общего.