Восход стоит мессы

– А я думаю, зря вы с ним возились, да еще и еды дали. За что? – сказал Антуан де Гаро. – Он собирался вас убить. И убил бы, если бы смог. По-моему, он вполне заслужил виселицу. Или, по крайней мере, хорошую порку. Теперь он будет думать, что ему все сходит с рук. А в следующий раз и вправду кого-нибудь зарубит тем самым топором, который вы столь великодушно ему оставили, мой принц.

– В этих местах полным-полно таких мальчишек, которых люди под нашими знаменами сделали сиротами, – заметил Генрих, отвечая больше на собственные мысли, чем на слова товарища. – Мародеры или наши солдаты, им все равно. Все они, как и мы, говорят по-французски. И все люто ненавидят нас.

– Пусть ненавидят молча, – спокойно парировал Гаро, – лишь бы уважали. Иначе придет анархия, от которой народ страдает куда более, чем от самого сурового правителя.

– Всякий, кто слаб, уважает силу, – возразил Агриппа д'Обинье, – однако сила защитить почитается ничуть не меньше, чем сила ударить.

– Д'Обинье, да ты, оказывается, философ, – рассмеялся Гаро. – Где ты этого набрался? В рыцарских поэмах?

Агриппа вспыхнул. Генрих повел плечом.

– А что? По-моему, весьма достойное чтение, – ответил он за приятеля, – вам, господин де Гаро, тоже не худо бы иногда что-нибудь почитать.

Несколько дней назад Генрих Наваррский¹ покинул благодатный южный Нерак и направлялся теперь в Ангулем, где должен был встретиться с матерью королевой Наваррской и адмиралом де Колиньи².

Пока дорога их лежала через юго-запад Франции, традиционно населенный гугенотами, они чувствовали себя дома. Но по мере продвижения на север местность становилась все более чужой и враждебной.

В последней войне им повезло. Армия генерала де Ларошфуко далеко углубилась в католические провинции, и теперь Генрих наблюдал плоды блистательных побед своего верного генерала. Да, плоды побед.

Много лет назад он так же ехал вместе с матерью по Гаскони, разоренной Блезом де Монлюком³, наместником, которого Париж навязал королеве Наваррской, и тогда она взяла с него клятву отомстить за поруганные земли. А теперь тысячи мальчишек-католиков, которым не посчастливилось родиться в этих местах, давали такие же клятвы своим матерям.

Вскоре свернули на восток. Теперь дорога шла через вспаханные поля и фруктовые сады. Эти места, населенные теперь уже исключительно католиками, куда меньше пострадали от войны. Дома здесь были убоги, но целы. Во всяком случае, им больше не попалось ни одного пепелища.

Вечером заехали в очередную деревню, чтобы купить еды. Крестьяне, что давно привыкли определять гугенотов, провожали их угрюмыми взглядами и старались держаться подальше.

– Что ж, по крайней мере, здесь на нас не бросаются с топорами, – резюмировал Комменж.

Сегюр постучал в ближайшие ворота, но им не открыли. Так же случилось и со следующими.

– Если так пойдет и дальше, нам придется поститься до самого Ангулема, – заметил Миоссен.

Наконец, нашли грязную харчевню, где собирались после трудного дня местные крестьяне.

– Думаю, не стоит задерживаться здесь надолго, – сказал Лаварден, – мы сейчас купим хлеба и мяса, а вам, мой принц, пожалуй, лучше бы подождать на улице. За мной, Гийом, – велел он своему слуге.

Но Генрих не внял этому совету.

– Я бы тоже с удовольствием размял ноги, – ответил он, спешиваясь.

Втроем они вошли в харчевню. Посетителей было немного, но они оживленно обсуждали что-то между собой. Увидев новых гостей, они разом смолкли.

– Хозяин, собери-ка нам в дорогу пять караваев хлеба, еще мяса, сыра и что там у тебя есть, – велел Жан, – да поживее, мы торопимся.

Трактирщик испуганно засуетился, выполняя заказ.

– Одна серебряная монета и три медных, господин, – посчитал он, когда Гийом сложил в сумку купленную еду.

Лаварден бросил на стол деньги. Хозяин с удивлением посмотрел на него, словно не ожидал, что ему заплатят. Генрих подумал, что все это было бы, пожалуй, даже забавно, если бы не гробовое молчание и хмурые взгляды, сопровождавшее эту обыденную сцену.

Когда наконец вышли на улицу, Генрих поймал себя на том, что рука его непроизвольно сжимает эфес шпаги.

***

Чтобы переночевать, свернули в лес. Лагерь поставили на берегу маленького озерка с чистой теплой водой. Оставив дежурных на часах, Генрих с удовольствием стащил с себя сапоги и пропотевшую одежду и нырнул в воду.

Вскоре на лес опустились теплые июльские сумерки. От костров вкусно потянуло дымом и жареным мясом. Генрих растянулся у огня на своем дорожном плаще и завороженно смотрел, как пламя пляшет на фоне темной воды.

Он запрокинул лицо к небу. В глубокой темно-синей вышине уже блестели первые звезды. Генрих поправил полено в костре, и сверкающие искры устремились вверх, чтобы присоединиться к своим небесным сестрам.

Агриппа д’Обинье перебирал струны гитары, негромко напевая что-то себе под нос.